Избранный - [19]

— Иди ты первая. — Рабби Цвек кивком указал на туалет.

— Иди ты, — ответила Белла. — Я подожду.

Они переглянулись, решительно избегая того, упоминать о чем было немыслимо. Наконец рабби Цвек робко спросил, не в силах больше терпеть:

— Еще слишком рано звонить?

— Давай после завтрака, — сказала Белла. — И всё равно тебе лучше бы лечь в постель. Я же вижу, ты всю ночь не спал.

— Спать. Кто бы заснул? — бормотал рабби Цвек, направляясь в ванную.

Там его настигла тошнота. Он прислонился к полотенцесушителю. Почувствовал в груди шевеление, которое, то и дело замирая, дошло до желудка. Боли не было. Он даже ощутил облегчение: ему вдруг стало любопытно, чем же шевеление успокоится. Оно, как ни в чем не бывало, растворилось в паху. Он слышал, как Белла на кухне гремит чашками и чайником. В окошко ванной проник косой луч солнца, рабби Цвек пустил воду и почувствовал пальцами ее тепло. Он услышал, как мурлычет в бороду какой-то мотивчик, не задумываясь, о чем поет. Страдания Нормана потрясли всё его существо, но в душе у него был покой. Он воспользовался этим, чтобы помолиться, зная, что вскоре от покоя не останется и следа. Потом умылся, но свежесть не принесла ему радости, и солнце светило так же, как в любое другое утро. Он вернулся на кухню.

— Который час? — спросил он.

— Без четверти семь.

— В больницах всегда кто-нибудь дежурит у телефона. Пожалуйста, Белла, позвони.

— Но ведь Норман, скорее всего, еще спит. И доктор его не смотрел.

— Да, — согласился рабби Цвек, — ты права. Пусть поспит немного. Сон ему нужен. Много сна.

Он принялся шумно хлебать чай. Ему хотелось говорить с Беллой, и чтобы Белла говорила с ним. Ему хотелось, чтобы она дала ему хоть какую-нибудь надежду, хотя он знал, что не сможет ее принять. Белле тоже хотелось поговорить, но она боялась. Оба надеялись, что, если не говорить о проблеме, она исчезнет сама собой. Они же постоянными упоминаниями подпитывали ее. Белле частенько казалось, что они сами тому причиной, что они-то и породили проблему. Возлагали на Нормана слишком большие надежды. Считали его вундеркиндом, до первых усов водили в коротких штанишках, а ее в белых носочках, чтобы упрочить иллюзию. Ей не хотелось об этом думать. Ее мучило чувство вины, что она, сама того не желая, оказалась причастна к безумию брата, — впрочем, не только она, а и всё семейство. Норман и его жизнь превратились для них в проект, словно всё это происходило с ними, а к Норману не имело ни малейшего отношения. И хоть в лечебницу угодил Норман, горе на самом деле у них двоих, тех, кто сидит за столом: это их проект пошел прахом. Они сделали Нормана козлом отпущения, каждый на свой манер — отец, мать, сестра и она сама, и вот настал час расплаты. Норман в психушке, защищая свои права — право не быть избранным. На миг она увидела Нормана одного, без родителей и сестер, и увидела его в здравом рассудке.

Она обернулась подлить отцу чая. Делать хоть что-нибудь, лишь бы убить время, которое вскоре, в течение предстоящего ужасного дня, станет неубиваемым.

— Который час? — снова спросил рабби Цвек.

— Без десяти семь.

— Всё еще слишком рано, — сказал он.

— Возвращайся в постель, папа, — попыталась убедить его Белла.

— И что мне делать в постели?

Он встал и пошел к телефону. Положил руку на трубку. Он не станет ее поднимать, позвонит позже, в такую рань неприлично. Он снова и снова спрашивал, который час, и в конце концов Белла протянула ему свои часы. Он не взял. Тогда бы им вообще не о чем было говорить.

— Пусть будут у тебя, — предложил он. — Скажешь мне, когда будет восемь часов.

И всё равно каждые пять минут спрашивал, сколько времени; его вопроса и ее ответа было достаточно, чтобы поддерживать разговор о Нормане. Белла уговорила отца вернуться на кухню. Попросила его съесть хоть что-нибудь, но у него не было аппетита. Они сидели друг напротив друга, глядя в чашки с чаем. Слышали, как пришел молочник, оставил внизу бутылки.

— Значит, уже не рано? — спросил рабби Цвек.

— Восемь часов, — ответила Белла.

— Не так уж рано. — С этими словами он встал. Замер у телефона. От страха не смог заставить себя снять трубку. Обернулся к Белле. — Позвони ты, — попросил он.

Она и сама понимала, что в конце концов звонить придется ей. Она не могла допустить, чтобы звонил отец. Она видела, как ему страшно. И всё равно возмущалась своим безнадежным бременем. Неужели нельзя извлечь из отсутствия Нормана хоть какую-то пользу? Почему бы на час-другой не дать себе отдых от всей этой мрачной истории?

— А ты почему не звонишь? — невольно спросила она и ужаснулась собственной жестокости.

— По телефону у меня получается не так хорошо, — сказал он. — Позвони ты, Белла, — взмолился рабби.

Она набрала номер. Хорошо бы отец ушел от телефона, подумала Белла; да и рабби Цвеку только того и хотелось. Он страшился узнать то, что знать боялся, однако ж он отец Беллы и не имеет права обнаружить свой страх.

— Иди допей чай, — предложила Белла, чтобы облегчить ему задачу.

— Да, ты права, — с благодарностью откликнулся отец, — нехорошо, если остынет.

Он вернулся на кухню и прикрыл дверь. Услышал гудки в трубке, вытянул ногу и легонько толкнул дверь. Из-за закрытой двери доносился голос Беллы, но не слова. Помявшись, он встал и приоткрыл дверь. Услышал в щелочку, как Белла сказала: «Хорошо», потом еще раз: «Хорошо». Сердце трепыхнулось от надежды. Он шире распахнул дверь и крикнул в коридор: