Избранные стихи - [11]

Не то чтобы укор,

А сожаленье…

Таким он, помню,

Был перед войной.

Мы с ним давно расстались.

Я — иной.

Лишь как мое воспоминанье вхож

Он во вторую половину века.

Он на меня и внешне не похож.

Два совершенно разных человека.

1968

ТРЕТЬЕ ПРОЩАНИЕ

Александру Гитовичу

Мы расстаемся трижды. В первый раз

Прощаемся, когда хороним друга.

Уже могилу заметает вьюга,

И все-таки он не покинул нас.

Мы помним, как он пьет, смеется, ест,

Как вместе с нами к морю тащит лодку,

Мы помним интонацию и жест

И лишь ему присущую походку.

Но вот уже ни голоса, ни глаз

Нет в памяти об этом человеке,

И друг вторично покидает нас,

Но и теперь уходит не навеки.

Вы правду звали правдой, ложью — ложь,

И честь его — в твоей отныне чести.

Он будет жить, покуда ты живешь,

И в третий раз уйдет с тобою вместе.

1966

«АСТОРИЯ»

В гостинице «Астория»

Свободны номера.

Те самые, которые

Топить давно пора.

Но вот уж год не топлено,

Не помнят, кто в них жил.

(А лодка та потоплена,

Где Лебедев служил…)

И стопка не пригублена —

Пока приберегу.

(А полушубок Шубина

Под Волховом, в снегу…)

Здесь немец проектировал

Устроить свой банкет.

Обстреливал. Пикировал.

Да вот не вышло. Нет.

А мы, придя в «Астории»,

Свои пайки — на стол:

Так за победу скорую,

Уж коли случай свел!

Колдуя над кисетами

Махорочной трухи,

Друг другу до рассвета мы

Начнем читать стихи.

На вид сидим спокойные,

Но втайне каждый рад,

Что немец дальнобойные

Кладет не в наш квадрат.

Два годика без малого

Еще нам воевать…

И Шефнер за Шувалово

Торопится опять.

Еще придется лихо нам…

Прощаемся с утра.

За Толей Чивилихиным

Гитовичу пора.

А там и я под Колпино

В сугробах побреду,

Что бомбами раздолбано

И замерло во льду.

Но как легко нам дышится

Средь белых этих вьюг,

Как дружится, как пишется,

Как чисто все вокруг!

И все уже — история,

А словно бы вчера…

В гостинице «Астория»

Свободны номера.

1970

«Дайте вновь оказаться…»

Дайте вновь оказаться

В сорок первом году —

Я с фашистами драться

В ополченке пойду.

Все, что издавна мучит,

Повторю я опять.

Необучен, — обучат.

Близорук, — наплевать.

Все отдам, что имею,

От беды не сбегу,

И под пули сумею,

И без хлеба смогу.

Мне там больше не выжить, —

Не та полоса.

Мне бы только услышать

Друзей голоса.

1969

ПОЛИЦАЙ

Позвали, — он не возражал,

Он оккупантам угодил:

И на аресты выезжал,

И на расстрелы выводил.

Нет, сам он не спускал курок

И, значит, суд не порицай:

Он был наказан, отбыл срок

И возвратился — полицай.

Он возвратился — и молчок.

На стороне его закон.

Сидит безвредный старичок,

Беззубо жамкает батон…

Прошло с тех пор немало лет.

Возмездие — оно не месть.

Но он живет, а тех уж нет…

Несообразность в этом есть.

1970

ЗИМНИЙ ДЕНЬ

Окраина деревни. Зимний день.

Бой отгремел. Безмолвие. Безлюдье.

Осадное немецкое орудье

Громадную отбрасывает тень.

Ногами в той тени, а русой головой

На солнечном снегу, в оскале смертной муки

Распялив рот, крестом раскинув руки,

Лежит артиллерист. Он немец. Он не свой.

Он, Ленинград снарядами грызя,

Возможно, был и сам подобен волку,

Но на его мальчишескую челку

Смотреть нельзя и не смотреть нельзя.

Убийцей вряд ли был он по природе.

Да их и нет.

Нет ни в одном народе.

Выращивать их нужно. Добывать.

 Выхаживать. Готовых не бывает…

 Они пришли.

И тех, кто убивает,

 Мы тоже научились убивать.

1970

ВАЛЬС

Звуки грустного вальса «На сопках Маньчжурии».

Милосердные сестры в палатах дежурили.

Госпитальные койки — железные, узкие.

Терпеливые воины — ратники русские.

Звуки грустного вальса «На сопках Маньчжурии».

Нежный запах духов. Вуалетки ажурные.

И, ничуть не гнушаясь повязками прелыми,

Наклонились над раненым юные фрейлины.

Звуки грустного вальса «На сопках Маньчжурии».

Перед вами, едва лишь глаза вы зажмурили,

Катит волны Цусима, и круглые, плоские,

Чуть качаясь, плывут бескозырки матросские.

Звуки грустного вальса «На сопках Маньчжурии».

И ткачихи, которых в конторе обжулили,

И купцы, просветленные службой воскресною,

И студент, что ночной пробирается Преснею.

И склоняются головы под абажурами

Над комплектами «Нивы», такими громоздкими,

И витают, витают над нами — подростками —

Звуки грустного вальса «На сопках Маньчжурии».

1971

АВСТРИЯК

Зажигалку за трояк

Продал пленный австрияк.

Он купил себе махры.

На скамеечке курил.

Кашлял. Гладил нам вихры.

«Киндэр, киндэр», — говорил.

По хозяйству помогал.

Спать ходил на сеновал,

Фотографии, бывало,

Из кармана доставал:

Вот на нем сюртук, жилет.

Вот стоят она и он.

Вот мальчишка наших лет,

По прозванию «Майнзон».

И какое-то крыльцо.

И какой-то почтальон.

И опять — ее лицо.

И опять — она и он…

Шли солдаты. Тлел закат

У штыков на остриях.

Был он больше не солдат —

Узкогрудый австрияк.

И сапожное он знал,

И любое ремесло.

А потом исчез. Пропал.

Будто ветром унесло.

Где мотался он по свету?

Долго ль мыкался в плену?..

Вспоминаю не про эту,

А про первую войну.

1971

МЕСТО ДУЭЛИ

Г. Г. Нисскому

Вот здесь он стоял,

Среди этих скалистых проплешин,

И сплевывал косточки

Чуть горьковатых черешен.

По яркому небу

На север бежали барашки.

Черешни лежали

В армейской пехотной фуражке.

Асфальт — это позже.

И позже — гудок электрички.

И наши обычаи — позже,

И наши привычки.

И позже — коробки

Стандартных домов Пятигорска…

Была только хат побеленных

Далекая горстка.

И эти холмы — они были,

И синие дали,

Пока секунданты