Избранные работы - [69]
Таково было открытие, захватившее его с колоссальной силой только теперь, во время его возобновившейся непосредственной деятельности в качестве воспитателя и учителя, хотя ядро его в зачаточном состоянии было у Песталоцци задолго до того, можно даже сказать – он носил его в себе с самого начала. Песталоцци невольно встречается здесь с величайшим философским открытием того времени, с открытием Канта: что наш разум познает в вещах ровно столько, сколько он сам производит из своих собственных основных задатков; что законы природы в действительности являются только отражением законов нашего рассудка, без которых для нас не было бы ни природы, ни законов.
Но Песталоцци не задумывается долго над теоретическим обоснованием, хотя принципиально он признает его необходимым и не преминул дать в этом отношении столько, сколько мог при характере его мышления и способе выражения. В центре для него стоит проверка путем дела: из него только он черпает все те зачатки теории, которые мы находим у него, и в этом именно заключается их безграничная ценность. Правда, по своей натуре Песталоцци был не особенно склонен к чисто практической задаче обучения. В своих неустанных исканиях, исследованиях и экспериментах он слишком потерял из виду ближайшую цель – вести данных конкретных учеников в определенном направлении и к определенной цели. Но, к счастью, он нашел таких сотрудников, которые, вполне разделяя его идеи и восприняв их в скромном подчинении ему целиком, одновременно с этим обладали в большей мере практической способностью к обучению и воспитанию детей – способностью, которая потому именно и должна была отсутствовать у него, что его стремление направлялось всегда значительно дальше единичных личностей – к общим фундаментам человеческого образования.
Таким образом, нам становится понятной его деятельность и выясняется, почему новое направление его педагогических исследований под конец стояло все-таки в самой тесной связи с тем, чего он хотел с самого начала.
Между прочим, его великое воспитательное учреждение далеко не во всем было чистым выражением его стремлений. Оно совмещало и неизбежно должно было совмещать в себе очень много другого. Во-первых, это была школа экспериментирования над постоянным углублением и дальнейшей обработкой теории преподавания и воспитания; она была одновременно с этим и элементарным образовательным учреждением; затем она хотела все больше и больше удовлетворять более высоким требованиям; потом над ней сделали своего рода надстройку, которая недостаточно подходила к скромному элементарному нижнему строению. Здесь же была одновременно и школа для обучения учителей. Песталоцци пережил блестящую победу, когда Фихте в эпоху глубочайшего политического принижения Германии в своих «речах» с пламенным одушевлением указывал на него и на его замечательную деятельность и когда прусское правительство отправило к нему целую массу молодых людей, которые должны были преисполниться духом его метода, чтобы потом ввести его в прусские народные школы. При всем этом Песталоцци никогда не покидал старой мысли о воспитании бедных: он постоянно возвращался к ней, и уже на склоне лет он действительно присоединил к своему служащему и без того таким многочисленным целям институту еще и учреждение для бедных. Таким образом, в общем, он обратился в бесформенное целое. Но тем не менее в нем кипела могучая педагогическая жизнь; здесь сошлись выдающиеся силы, которые часто вступали в спор между собою и при той святой серьезности, с которой каждый отстаивал свое дело, резко ополчались друг против друга, и союз, вначале представлявший собой редкий образец взаимной любви и верной солидарности, должен был в конце концов трагически закончить свое существование. Все же учреждение это остается достойным подражания как живой и никогда не поддававшийся рутине союз в области постоянно вновь проверявшейся, стремившейся к совершенствованию и прогрессу воспитальной работы, направленной на самые высшие и самые святые задачи человечества. Все учреждение представляло из себя одну большую семью: детей самых различных возрастов, самой различной одаренности и зрелости; многочисленных учащих женщин и мужчин, которые тем не менее чувствуют себя все учащимися, и прежде всего сам Песталоцци, который был душою всего этого удивительного целого и остался ею благодаря своему гению человеческой любви, своей вере в божественное в человеке, благодаря своему знанию глубочайшей сущности человека и своему неподкупному, почти фанатическому чувству правды, под влиянием которого он берег себя значительно меньше, чем других.
