Избранные работы - [62]

Спустя приблизительно одно поколение, благородный социалист Роберт Оуэн довольно продолжительное время успешно проделывал подобный опыт с более подходящими средствами. Школы Верли в Швейцарии возникли по почину Песталоцци. Но, выходя значительно дальше за пределы создания школы для бедных, Песталоцци сознательно и твердо дал разрешение вопроса о воспитании рабочих, которое уже не могло заглохнуть. В наше время за него снова взялся особенно Кершеншттнер в Мюнхене. Он совершенно в духе Песталоцци провозглашает: «Профессиональное образование или обучение определенной работе стоит на пороге образования человека». И в этом отношении он может опираться не на одного Песталоцци, а на Гете, Шиллера, Вильгельма Гумбольдта, на Канта, Фихте, Карлейля, на художественную цену работы, в указании на которую сходятся Милье, Монье, Сегантини и многие другие. К этому вопросу мы еще вернемся; пока же отметим только одно, а именно, что Песталоцци меньше всего хотел бы подчинить образование человека профессиональному образованию, он часто и недвусмысленно высказывает совершенно противоположный взгляд. Но все словесное образование должно быть, конечно, подчинено образованию, направленному на знание вещей, а такое истинное образование есть образование путем дела, непосредственным продуктом труда, созидающей работой. Отсюда берет начало истинное познание, а из познания, в свою очередь, возникает слово. Точно так же и Фаусту хотелось бы заменить выражение «Am Anfang war das Wort»[45] словами «Am Anfang war die Tat»[46]. Почему? Потому, что в ней, в деятельности, заключается непосредственная жизнь, осуществленная действительность; слово есть только тень дела, оно оживает только тогда, когда становится в определенное отношение к нему. В деле, в творческой работе, – так Песталоцци развивает позже эти мысли и теоретически, – соединяются силы познания и воли; нет основательного познания, нет истинного, твердого и энергичного волевого акта, которые не возникали бы из работы и творчества и не черпали бы оттуда свои лучшие силы. Работа – это пища духа. Наука и нравственный, религиозный или художественный образ мыслей, если откажутся от постоянной пробы и проверки себя на живом деле, утрачивают соки и силы и становятся поблекшими, вялыми, как от недостатка питания; они утрачивают характер истины. Таким образом, воспитание должно бы было прежде всего поддержать и укрепить эту коренную силу человеческого образования, а мы, по-видимому, часто требуем цветов и плодов, не позаботясь предварительно о здоровой почве, в которой могут развиваться корни.

Но опыт Песталоцци скоро потерпел неудачу. Результат его работы вылился в целую массу идей, которые он потом всесторонне изложил в своих литературных произведениях во время своего невольного отдыха в продолжение восемнадцати лет, стоя в стороне от непосредственной работы воспитания.

Первым созревшим плодом был «Вечерний час отшельника», это была первая попытка выяснения основ человеческого образования. Основные мысли и требования этого трудного по содержанию произведения таковы: изначальность человеческого образования, а потому его общий характер (так как природные задатки есть у каждого), его независимость от положения и условий жизни; безусловное подчинение профессионального образования воспитанию человека, но при этом его необходимое обоснование на определенном положении и обстоятельствах каждого, на его «непосредственных условиях», т. е. на жизни и деятельности, а именно: воспитание в человеческом обществе, корнем и непосредственной основной формой которого является семья, ибо на ней прежде всего вырастает союз граждан как семья семей; мало этого, требование наивысшего, идеального сообщества людей как детей одного отца, на что указывают постоянные символы религии, является последним, высшим расширением тех же самых общественных связей, самой естественной, а потому и самой жизненной и жизнеспособной формой которых является и останется всегда семья.

Но это только мысли, «схваченные чувством идеи», отделившиеся от его души и вылившиеся с отпечатком борьбы в высокопоэтическую форму выражения, как будто в вечерний час вам шепчут их на ухо, как тайну. Совершенно иначе обстояло дело, когда те же самые идеи превращались в живую историю. Эта история должна была быть непосредственной историей народной жизни, именно такой, какую он пережил сам в вполне определенной швейцарской обстановке и в условиях, которые соответствовали его времени и окружающей действительности. Таким образом родился роман «Лингард и Гертруда»; это произведение более драматическое, чем этическое, появилось сначала в одном томе и состояло из ста, часто очень коротеньких, сцен. Это была захватывающая деревенская история, какой еще никто не писал до него, и только немногим удалось позже достигнуть такой убедительной правды описания жизни. Но целью его было не художественное исполнение: оно предназначалось исключительно для поучения народа; глубокая сосредоточенность на своем предмете обратила его невольно в поэта. Это поучение мудро прячется в высоконаглядном изображении действительной жизни народа. Так по крайней мере представляется, судя по первому тому; в продолжениях на первый план все больше и больше выступает цель поучения, и все произведение принимает по форме почти вид рассуждения, во вред литературной ценности и на пользу самого дела.