— Зачем нам всё это? — расспрашивал лоцман Кацман, неуверенно размахивая дротиком.
— Уникорна колоть, — сдержанно ответил Суер.
— Сэр! — удивлённо сказал лоцман, открывая рот наподобие буквы «Э». — Сэ-Э-эр! Зачем нам его колоть?
— Чтоб добыть его рог, — пояснил капитан. — Рог Уникорна — это ценный товар. Мы после продадим его на рынке возле пролива Маточкин Шар.
— Да! Да! — заорали мы с Пахомычем. — Продадим рог у пролива!
— Но зачем же нам мадам Френкель, господа?
— Это приманка, лоцман. Понимаете? Бешеного Уникорна можно успокоить только видом прекрасной и молодой женщины.
— Да так ли уж она молода и прекрасна? — спрашивал надоедливый лоцман.
Тут из одеяла высунулась рука, обнажённая до плеч, влепила лоцману пощёчину и снова вкуталась в своё одеяло.
Добравшись до берега, мы возложили мадам Френкель на бледную скалу галапагосского порфира, напоминающую ложе Амфитриты.
— Здесь, мадам, и будете разворачиваться, — сказал капитан. — Всё должно быть по плану. Как только услышите топот копыт — сразу начинайте разворачиваться… В укрытие, друзья! Готовьте дротики и кортики!
Мы нырнули в укрытие, которое состояло из беспорядочно наваленных обломков иксов и игреков, и Пахомыч сразу начал точить свой дротик.
Точил он его обломком икса, визг и скрежет раздавались ужасные.
— Прекратить точить дротик! — приказал капитан.
В этот момент и послышался чудовищный топот.
РОГ УНИКОРНА
— Разворачивайтесь! — крикнул Суер. — Мадам, раскутывайтесь скорей!
Мадам мешкала.
Развернуть одеяло после многомесячной закутки сразу никак не удавалось.
Топот всё нарастал, нарастал.
Из-за скалы показался острый витой и спиральный рог Уникорна.
Мадам, чертыхаясь, дёргала одеяло взад-вперёд, но вылезти из него никак не могла.
— Надо было самим её раскутать! — шептал, дрожа, лоцман. — Эх, кэп, погибнем ни за грош из-за одеяла.
Яростный Уникорн выскочил из-за скалы и первым делом, конечно, заметил нас в укрытии. Эти чёртовы иксы и игреки ни черта нас не скрывали. То оттуда, то отсюда торчали наши уши и ботинки.
Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьётся в одеяле наша пресловутая мадам.
Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел.
— Дрянь! — крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик.
Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в её одеяле.
От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнажённая, как свеча.
Дротик отвалился.
Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увёртывался, как сверчок.
Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что её красота пропадает даром, мадам крикнула:
— У-ни-коорн!
Страстно прозвучало в её устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе — «коорн».
Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам.
Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста.
Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром.
Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени.
— У-ни-коорн, — шептала мадам, — иди сюда, не бойся.
Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж её грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом.
— Всё! — сказал Суер. — Теперь он готов. Пошли его колоть!
И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво поражённый красотой мадам Френкель.
— Чёрт возьми! — говорил многоопытный Пахомыч. — Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота!
И здесь, уважаемый читатель, не дойдя ещё до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнажённой мадам Френкель.
Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал.
Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый чёрный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.
Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, поражённый редчайшими углами, шептал про себя:
— Тубероза… тубероза…
Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчёркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.
То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.
