ЯПОНСКИЕ ОБЫЧАИ
Негр Джим любил жевать табак под названием «Читанога-Чуча», который и помогал ему в делах наплевательских. Да, Джим по характеру был такой человек. Он плевал на всех и на всё и в прямом и в переносном смысле. А так-то он был добряк. Он налил малышу молока в блюдце, и скоро котёнок уже мурлыкал на коленях у негра.
Вокруг них чирикали канарейки, шуршали и хрустели в клетках кролики, тихо скулила оплеванная лиса, а они сидели и мурлыкали. Котёнок мурлыкал своим кошачьим нутром, а негр — большим и грубым носом.
Тут звякнул колокольчик, и в лавку вошли сразу два господина. Один — в цилиндрической шляпе, другой — в клетчатом картузе. В цилиндрической шляпе был покупатель, а в картузе-то — хозяин лавки.
Господин японец Мали вовсе не был никаким японцем. Он просто-напросто нарочно так прищуривался, чтоб все думали, что он с острова Хокайдо. Господин Мали ещё в детстве слышал, что японцам больше платят, с тех пор он и начал прищуриваться.
— Послушайте, господин Тоорстейн! — воскликнул японец, сильно прищурившись. — Послушайте, в моей лавке имеется превосходная лиса! Отменный экземпляр! Для вас со скидкой!
— Лиса? — переспрашивал господин Тоорстейн, покачивая цилиндрической шляпой. — А на кой же пёс мне лиса?
Тут японец сделал господину доверительные знаки и сказал почти шёпотом:
— Лисы, дорогой сэр, лисы в клетках украшают нашу жизнь.
— Вы думаете? — усомнился господин Тоорстейн. — Первый раз слышу.
— Во всех высоких домах имеются лисы, — шептал японец. — И в прямом и в переносном смысле. Вы меня понимаете?
— Я-то вас понимаю, — сказал господин в цилиндре. — Понимаю в переносном смысле, а в прямом мне нужен кенар.
— И кенара возьмёте, и кенара! Вот вы представьте себе. Наверху, в клетке, поёт кенар, а внизу, в другой, — лиса. И вот лиса смотрит на кенара и облизывается, а он поёт!
Смех, и всё! Самое смешное, что они оба в клетках! Понимаете? У нас, у японцев, это называется икебана!
— Да нет уж, — защищался господин Тоорстейн. — Японские обычаи я чту и уважаю, но с лисой пока не будем торопиться, давайте кенара.
— О! — сказал японец. — Есть очень хороший поющий товар, но, поверьте мне, очень дорогой, привезён прямо с Канарских островов. Ему только скажешь: «тюр-люр-люр» — тут он и отвечает. — И японец Мали совсем прищурил глазки и скаал канареечным голосом: — Тюр-люр-люр-люр-люр.
И кенар немедленно дёрнулся, встал в позу и запел. Он действительно пел очень хорошо, заливался, и было видно, как ходит в его горле канареечная горошинка.
Господин Тоорстейн долго слушал кенара, потом они торговались, выбирали для кенара изумительной красоты клетку с цейлонскими колокольчиками, пробовали на вкус канареечное семя, причем японец кричал: «Отличное семя! Я могу хоть два кило сразу съесть!» — и жевал, жевал это семя, и глотал его с наслаждением нарочно, чтоб завлечь господина Тоорстейна в болото больших платежей, и завлёк, и, когда господин расплатился и ушёл с кенаром, японец снял кепку, вытер пот, сел на табурет и сказал:
— Фу, чёрт, устал как собака. Не знаю прямо, Джим, что Делать с этой лисой? Никто не хочет покупать. А надо бы продать её поскорее: боюсь сдохнет.
— Не бойся, маса, — ответил негр, — это крепкая лиса. Она хочет есть, значит, не сдохнет. Только что чуть было котёнка не сожрала.
— Какого котёнка? — спросил японец и только сейчас заметил на коленях у негра мурлыкающее дитя трущоб. — Откуда он взялся?
— Сам пришёл.
— Ну, если сам пришёл, пускай у нас и живёт. Доброму гостю у нас почёт. — И японец погладил трущобного котёнка.
— Садись, маса, рядом, — сказал негр. — Давай будем сидеть и гладить котёнка.
— Давай.
И так они сидели и гладили котёнка, и японец говорил:
— Если дело хорошо пойдёт, мы скоро разбогатеем. Я-то, Джим, мечтаю слонами торговать.
— Сосед наш, господин У-туулин, купил быка, — рассказывал негр. — Здоровый бык и очень бодучий. Роги — во! — И негр широко растопырил руки, показывая быка.
ХОЛОДНАЯ АТМОСФЕРА
Тут снова звякнул колокольчик, и в лавку спустилась некоторая дама, высокая и мосластая, востроносая и грязноватая. Это и была подруга господина японца с тихим ликующим именем Лиззи.
— Продал лису? — сразу спросила она.
— Пока не удалось, голубушка Лиззи, — ответил японец, жмурясь. — Десять долларов давали, — врал он. — Но я стою на своём. Двадцать — и никаких скидок!
— Десять давали — и ты не продал? — изумилась Лиззи. — Ну и дурак, а ещё японец! А это кого вы гладите?
— Мы гладим котёнка, — ответил японец, и тут они с Джимом стали гладить особенно вдумчиво.
— Зачем нам трущобный котёнок? — спросила Лиззи. — Какая в нём выгода? Пускай Джим бросит его на двор скобяного склада. Хватит и того, что лиса воняет на весь дом, не хватало ещё блох трущобных!
— Я не понимаю, Лиззи, — говорил японец в тот же вечер, укладываясь спать. — Я не понимаю, как у тебя любовь ко мне сочетается с такой нелюбовью к животным.
— Сочетается, и всё, — мрачно отвечала Лиззи, взбивая подушки. — Наверное, ты единственное животное, которое принимает моё сердце.
— Но ты глубоко не права, что выгнала этого котёнка, — объяснил японец, разворачивая газету и натягивая на нос очки. — Вот смотри, что пишут в газете «Старый натуралист»: «Кошачий мех нынче снова в цене, и многие предприимчивые люди выращивают кошек на мех. Чтобы выращивать кошек на мех, необходимо соблюдать два условия: жирная пища и холодная атмосфера». Надо было нам оставить этого котёнка и вырастить его на мех.
