Избранные произведения в одном томе - [29]

— Слушай, бери пулемет! Стрелять научу.

— Давай! — обрадовался Глечик и подошел ближе.

Овсеев уже было воспрянул духом и начал объяснять принцип действия пулемета, когда вдруг от сторожки раздался строгий голос Карпенко:

— Овсеев, кончай хитрить! Не на базаре! Этот окрик заставил Овсеева осечься на полуслове, и он с ненавистью посмотрел на старшину.

— Собака! Фельдфебель. Черта ты тут продержишься. Перебьют, как мышей.

Глечик в растерянности молча протирал вороненую сталь пулемета. В сердцах брошенные Овсеевым слова, что их всех перебьют, в конце концов встревожили и его. Но парню не хотелось и думать об этом, настолько он свыкся с мыслью об их удаче.

— Пшеничный вот смылся, — мрачно сообщил Овсеев. — Успел.

— Как смылся? — простодушно удивился Глечик.

— А так. Махнул в тыл и теперь где-то в обозе портянки сушит.

Глечик уныло потупился, стараясь осознать скрытый смысл их непростого теперь положения. Опять же Пшеничный! Как можно было бросить товарищей, взвод, удрать в тыл? Этого паренек, сколько ни старался, не мог понять.

Пока Глечик мучительно раздумывал, Овсеев медленно отошел в траншею и, облокотившись о бровку, исподлобья внимательно наблюдал за ним. Первый вариант его плана провалился в самом начале, и теперь Овсеев с присущей ему изворотливостью думал, что предпринять еще. Сговариваться с Глечиком, видно, не имело смысла, парень он недалекий и теперь слегка обстрелялся, осмелел и бежать, вероятно, не согласится. Не решаясь окончательно раскрыть ему свое намерение, Овсеев прикидывал и так и эдак, пока громкий голос Карпенко не призвал защитников переезда:

— К бою!

Невольно подчиняясь команде, Овсеев схватился за пулемет, испуганно бросился на свое место Глечик, а старшина властно и сурово командовал:

— Свист, на прицел — танки! Овсеев — по пехоте. Глечик — гранаты к бою! Замри! Огонь по команде!

Вдали по хорошо просматриваемой дороге на выезде из деревни, крыши которой чуть виднелись из-за пригорка, показались немцы. Наверно, это была большая колонна, она двигалась медленно, с несколькими танками во главе.

Над серым осенним полем, над перекрестком дорог и далеким лесом, за которым было для этих людей спасение, грустной усмешкой блеснуло низкое солнце. Только на мгновение его лучи скользнули по сырой глинистой траншее, серой середине стерни, пламенем коснулись пожухлой листвы берез. И эта спокойная солнечная ласка острой тоской тронула сердца бойцов. Глечик направил на дорогу винтовку, осторожно загнал в ствол патрон и прижал к плечу выщербленный деревянный приклад. Боец слегка побледнел, зябко вздрагивал и, стараясь унять тревожную нервную дрожь, плотнее прижимался к земле. Карпенко оставался внешне спокойным, только морщины на его лбу, казалось, прорезались глубже, чем прежде. Овсеев сморщился, как от зубной боли, и растерянным взглядом шарил вокруг, ища, видно, спасения. В этом мучительном напряжении вдруг необычно и дерзко прозвучал лихой возглас Свиста:

— Выше головы, огольцы! Пока суд да дело, слушай побасенку.

Глечику за углом сторожки не виден был этот чудаковатый парень, но он услыхал его голос и удивился. Удивленно шевельнул бровями насупленно-озабоченный командир, нервозно повернулся к соседу Овсеев. А Свист, уткнув в грудь обшитый кирзой приклад пэтээра и следя за противником, начал:

— Значит, так. Сидят в тюрьме два босяка. Обругали на чем свет городового, потому сидят голодные и про жратву мечтают. Говорит один: «Давай, Егор, сделаем подкоп и удерем». — «Давай», — соглашается другой. «Собьем замок и ограбим хлебную лавку». — «Давай». — «Схватим буханку и по очереди: я кусь, ты кусь…» — «Ага, — облизывается Егор. — И я кусь… кусь». — «Я кусь, а ты что — два раза кусь-кусь? — взревел вдруг Филипп. — Вот тебе!» — И в рыло Егору. Тот как взвоет: «Ты ведь сам два раза укусил». И ну драться. Влетел надзиратель, разнял и обоих в карцер на одну воду. Вот… Можно смеяться.

Но никто не смеялся. Карпенко не сводил глаз с колонны, которая медленно, но неотвратимо приближалась. Уже слышно было, как содрогалась земля от танков, как стрекотали их тяжелые траки. Пехоты, кажется, было немного — всего несколько машин, а дальше, замыкая колонну, шли автомобили с грузом. Поравнявшись с березами на пригорке, машины стали, и из кузовов посыпались пехотинцы. Они тут же разбегались в стороны, образуя неровную суетливую цепь. Машины начали разворачиваться на дороге, дальше по которой пошли лишь три танка.

— Витька! — среди нарастающего грохота встревоженно крикнул Карпенко. — Не спешить!

Свист не спешил. Где-то в глубине его души тоскливо заныло недоброе предчувствие: знал боец — начинается нелегкое. Но это было какой-то короткий момент, и тут же Свист перестроился на обычный свой лад. Плохо, правда, что танки шли прямо, в лоб, хоть бы один свернул куда-нибудь в сторону, подставил борт, и тогда бы уж Витька всадил в него зажигательную. Но они не сворачивали, а у дороги, не в состоянии угнаться за ними, отставая, развертывалась пехота.

В середине пригорка передний танк на ходу грохнул выстрелом — над переездом зло фыркнуло, и тотчас на картофельном поле вздрогнула от взрыва земля. Второй снаряд угодил в насыпь железной дороги перед самой траншеей. Бойцов оглушило, обдало пылью, землей, кислым смрадом тротила. На линии вздыбились несколько вывороченных из насыпи шпал и конец перебитого рельса.