Избранные произведения в двух томах. Том 1 - [179]

Но почему тут снова оказался Женька Усачев? Сбежал из лагеря? С него станется…

Ах да. Я совсем забыл. Я все начисто перезабыл в этом утреннем изнуренном и тяжелом сне. Ведь они сегодня возвращаются оттуда, из пионерлагеря. Всем гамузом, всем хором.

Они, изволите ли видеть, едут за границу. В Польшу. На какой-то там детский певческий фестиваль. Им еще за полгода до этой поездки начали шить новые костюмы. Они уже месяца три долдонят на спевках польские песни: «Карлику, карлику…» Знают небось, чем брать тамошнюю публику. А Женька Усачев будет запевать — теперь именно он, Женька, солист хора. Преемник Николая Бирюкова. Преемник Жени Прохорова. Отправляются, видите ли, за границу… Везет, чертям: в наше старое время мы не шастали по заграницам, сидели дома. А эти — от горшка два вершка — за границу!

— Ну, Жень, слышишь? Вставай…

Погоди, вот сейчас тебе будет заграница. Я вскочил рывком. Заорал:

— Чего надо?

Там тебя тетенька спрашивает.

— Какая тетенька?

— Не знаю… вот такая.

Он изобразил. Сложил губы бантиком, изогнул брови. А руками сделал эдакое плавное движение — широко, потом узко, потом снова широко. Вот же стервец. Пятый класс!

— Не знаю я никаких таких тетенек, — сказал я.

И опять повалился на кровать. Закрыл глаза.

— А она тебя спрашивает. Говорит: «Позови Женю Прохорова…»

Но я просто хитрил. Я, закрывши глаза, обдумывал ситуацию. Я старался догадаться: кто бы это мог быть? Ну кто?.. Майка Вяземская? Опамятовалась, значит, раскаялась? Пришла с повинной? А мне наплевать. Я уж давно позабыл. Все прошло, перегорело, покрылось пеплом… Впрочем, я знал от Гошки, что Майка недавно уехала в Артек. Значит, она не может быть в Москве. Значит, не она… А кто? Неужели та рыженькая, с которой я познакомился в Гошкиной компании, а потом целовался в Новых Кузьминках? Заявилась… М-да. Как бы тут половчее смыться? Скажем, тихонечко выйти черным ходом — и через забор, в зоопарк. Путь знакомый.

— Жень, а Жень… — канючил Усачев, не отходя от кровати.

Ладно. Будем мужчинами. Мы ведь уже совсем взрослые товарищи. Нам уже выдали бумагу с гербовой печатью. Паспорт выдали. Мы уже в консерваторию норовим поступить. Нам ли бояться тому подобных инцидентов?

Объяснения с какой-то рыжей девицей. Ну, подумаешь, целовался! Так что из этого? Почем я знаю, может, она и еще с кем, кроме меня, целовалась? А я держи ответ.

— Жень…

— Уходи! — сердито сказал я и решительно встал.

Одеваться мне было незачем — я ведь как лег, так и заснул одетый. В рубахе, в брюках. Вот только сандалии нацепить. И морду надо ополоснуть в умывалке. Причесаться малость.

Все это проделав мигом, я спустился по лестнице и двинулся к воротам той цепкой походочкой, какой выхаживают ковбои в иностранных фильмах, когда знают, что у ворот их поджидают старые приятели, по паре пистолетов в карманах, — ну, и я тоже небрежно эдак сунул в карманы руки…

В воротах маячило что-то ослепительно белое. Белое прямо до боли в глазах.

Белое платье. Вроде бы для выпускного вечера. Или даже скорее из магазина для новобрачных. Та-ак. Стало быть, разок поцелуешься в подъезде — и к тебе уже заявляются прямо в свадебном платье. Давай, мол, поехали во Дворец бракосочетаний. Вон, гляди, и машина стоит в переулке. Черный ворон.

Однако по мере моего приближения к воротам от сердца постепенно отлегало.

Я уже был уверен, что это не рыженькая из Новых Кузьминок. Потому что стоявшая в воротах была совсем не рыженькая. И что не Майка. Потому что это была не Майка. То есть я окончательно успокоился. Потому что в воротах стояла совершенно незнакомая мне девушка. Довольно миленькая, довольно стройненькая, в ослепительно белом платье, но я мог поклясться, что сроду ее не видал. И, таким образом, никакой прямой опасности она для меня не представляла.

Тем более что она улыбалась мне навстречу какой-то очень не смелой и застенчивой улыбкой.

— Здравствуй, Женя, — сказала она, когда я подошел вплотную. И протянула мне руку.

— Привет, — сказал я, пожав эту руку.

— Ты меня, наверно, не узнал? — сказала она.

— Нет, почему… — сказал я. — Даже наоборот.

Чтоб мне провалиться на этом самом месте, у ворот, если я когда-нибудь ее видел.

— А вот я тебя узнала сразу, хотя ты и очень изменился. А я очень изменилась?

— Ничуть, — заверил я. — Нисколечко.

Она посмотрела на меня внимательно. И губы ее слегка дрогнули.

Неужто заревет? Еще не хватало…

Но она опять улыбнулась:

— Я так и думала, что ты меня не узнаешь. Я — Саша Тиунова. Из Липецка. Помнишь?

Мы шли по бесконечному мосту вниз.

Под нами была Москва-река. Слева, на мысу, круглился кратер стадиона — из него доносился глухой рык: там, наверное, футбольный матч, там, наверное, сейчас сидело пол-Москвы, потому что был воскресный день. А справа, у Нескучного сада, близ монастырской стены жарилась на солнце и плескалась в воде другая половина Москвы. А прямо, где кончается мост, трепыхались флажки Лужниковской ярмарки — там тоже кишмя кишел народ, и это была третья половина Москвы: приезжий, проезжий люд…

Вот и рядом со мною, слегка откинувшись — потому что дорога под уклон, — идет приезжая гостья, Саша Тиунова.