Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - [5]

Именно такое растерянное выражение было на лице молоденькой секретарши, когда она попросила Шамрая пройти в кабинет. Всё смешалось тут; и подчёркнутое внимание, и скрытая тревога, и острый интерес, и. желание поставить сталевара на своё место, чтобы не очень-то важничал.

Шамрай не стал разбираться в этой гамме чувств, хотя всё успел заметить, а просто не спеша вошёл в гостеприимно распахнутые перед ним двери.

Василий Иванович Грунько, грузный, совсем седой человек с тёмными глазами и мясистым носом, поднялся из-за стола навстречу Шамраю, протянул широкую, как тарелка, ладонь и стиснул руку, словно желая продемонстрировать свою богатырскую силу. Правда, желания такого он не имел, но всё тело его, налитое силой, полнилось энергией и здоровьем, и каждое движение, помимо его воли, выходило сильнее, чем он того хотел. На Шамрая он смотрел заинтересованно и вместе с тем удивлённо, будто только что узнал о нём что-то совершенно неожиданное и ещё не решил, как эту новость следует понимать.

— Рад тебя видеть, садись, — сказал он, с усилием проводя пальцами по коротко подстриженным, чуть пожелтевшим от табака усам, словно намереваясь начисто стереть их с верхней губы. — Подожди минуту, я эту бумагу дочитаю и тогда поговорим.

Шамрай осторожно присел к столу, который стоял перед секретарем буквой «Т», и стал смотреть через широкое окно кабинета. Днепр внизу, под кручей, разлился на несколько километров, образовав настоящее море. Завод стоял на высоком берегу. Из окон парткома был виден не только простор моря, но и далёкий берег и пески, покрытые верболозом, и где-то очень далеко, уже невидимый, но ощутимый дым над терриконами донецких шахт. Солнце клонилось к закату, и высокие белые паруса яхт заводского спортивного клуба выгнули под ветром свои упругие груди, спеша к далёкому отлогому берегу.

— Хорошо, — помимо воли вырвалось у Шамрая.

— Что? — Секретарь вздрогнул, насторожённо взглянув. — О чём ты?

— О яхтах.

— А-аа… Подожди, я сейчас закончу.

Сталевар перевёл взгляд на стол, на бумаги, которые будто корчились под пронзительным взглядом Грунько, и узнал свой почерк. Папка эта была из заводского отдела кадров. Личное дело Романа Шамрая. Он вдруг ощутил хорошо знакомый, противный холодок под сердцем. Как видно, ничего приятного не сулила ему встреча с партийным секретарём, это уже наверняка. Снова придётся отвечать на вопросы, писать объяснения, припоминать даты и людей, с которыми встречался тогда, стараться ничего не перепутать. Одним словом — тоска!

Грунько дочитал последний лист, закрыл папку, тяжело, словно пудовой гирей, припечатал её плоской ладонью и снова взглянул на Шамрая. В его насторожённом взгляде жили тревога, удивление и, как ни странно, восторг. До сих пор сталевар ничего похожего не видел в этих глазах. Что же случилось?

— Родился ты, как видно, Шамрай, под счастливой звездой, — снова с остервенением потирая усы, сказал Грунько. — Вот прочитал я твою биографию. Уже в который раз. И честно скажу, удивляюсь: сидишь ты передо мной здоровый, сильный, молодой ещё. Всё у тебя хорошо, и будущее твоё мне видится в розовых красках.

Секретарь говорил о сталеваре будто о третьем лице, не присутствующем здесь, в его кабинете, но хорошо известном им обоим. И непонятно было: доволен он, Грунько, тем, что Шамрай вышел целым и невредимым из всех переделок, уготованных ему судьбой, или, наоборот, сожалеет.

— Нельзя сказать, чтобы я сам в то далёкое время что-нибудь просмотрел или мог бы себя упрекнуть в мягкотелости, беспринципности, — тем же ровным и спокойным тоном продолжал секретарь, — правда, человеком тогда я был маленьким, большой власти не имел… Ну и биографийка у тебя, — неожиданно весело и как-то открыто, добродушно засмеялся секретарь, — просто хоть кино крути или пиши роман.

— А ты попробуй, — сухо проговорил Шамрай, и Грунько снова насторожился.

— Выйду на пенсию — попробую. А пока речь пойдёт о другом. Сейчас ты пойдёшь в отдел кадров, возьмёшь анкеты, заполнишь их аккуратненько. Времени в обрез.

— Какие анкеты?

— Через три дня поедешь во Францию, на. открытие памятника советским героям французского Сопротивления товарищам Скорику и Колосову. В город Терран. Ты их хорошо знал?

— Знал, — тихо ответил Шамрай. — Хорошо знал.

— И знакомых французов у тебя много?

— Да, много, — подтвердил сталевар.

— Ну вот видишь, как всё хорошо оборачивается. Я же говорю, что ты в сорочке родился. На открытие памятника поедет целая делегация, в том числе и ты. Снова увидишь всех своих знакомых и расскажешь им о наших достижениях в строительстве коммунизма.

— Они знают.

— А когда услышат от тебя, крепче поверят. Самое надежное — это рассказ очевидца, которому веришь. И ты хорошенько подготовься. Цифровой материал тебе подберут. Я скажу.

— Нет, пожалуй, не надо.

— Ну смотри, тебе виднее. Смехота! — откровенно удивляясь, проговорил секретарь. — Разве двадцать лет назад я думал, что настанет такая минута в моей жизни, когда я сам тебя с полным доверием буду посылать за границу. Уму непостижимо!

— Ты хотя бы не говорил об этом! — обиделся Шамрай.

— Нет, браток, говорить об этом надо и не столько другим людям, сколько самому себе. Здорово изменился мир, и если хочешь быть руководителем, то эти слова необходимо в первую очередь сказать самому себе и сделать из этого все выводы. А я хочу быть не просто руководителем, а настоящим. Таким, чтобы меня на партконференции при тайном голосовании выбрали бы единогласно, по крайней мере абсолютным большинством — девяноста девятью процентами. Выходит, что я должен в первую очередь разобраться во всех сложных жизненных явлениях. И понять их. И сделать выводы.