Избранные произведения. Том I - [35]

— Конечно же, нет… но у нас не сельскохозяйственное учебное заведение.

— Однако и не драматургическое, — возразил Стивен.

— Ваши доводы не столь неопровержимы, как кажется, — сказал ректор после небольшой паузы. — Но я рад видеть, что у вас такое по-настоящему серьезное отношение к вашей теме. Тем не менее вам надо признать, что эта ваша теория — если довести ее до логического конца — освобождала бы поэта от любых нравственных норм. Я также замечаю, что вы в докладе намекаете иронически на то, что у вас именуется «древней» теорией — то есть на ту теорию, по которой драма должна иметь особые этические цели, по которой она должна наставлять, возвышать и развлекать. Я думаю, ваша позиция — Искусство ради Искусства.

— Я всего лишь довел до логического конца то определение, которое Аквинат дал прекрасному.

— Аквинат?

— Pulcra sunt quae visa placent[21]. По-видимому, он считает прекрасным то, что удовлетворяет эстетической потребности и ничему более — то, простое восприятие чего доставляет наслаждение…

— Но он имеет в виду возвышенное — то, что возводит ввысь человека.

— Картина какого-нибудь голландца, на которой блюдо с луковицами, тоже подошла бы под его замечание.

— Нет-нет, только то, что доставляет наслаждение душе, наделенной благодатью, душе, ищущей духовного блага.

— Определение блага у Аквината — ненадежная основа для рассуждения, оно крайне широко. Мне видится у него едва ли не ирония в том, как он говорит о «потребностях».

Ректор с некоторым сомнением почесал затылок.

— Конечно, Аквинат — необыкновеннейший ум, — пробормотал он, — величайший из учителей Церкви; но он требует нескончаемого толкования. Есть такие места у него, которые ни один священник не помыслит возглашать с амвона.

— А что, если я, как художник, отказываюсь соблюдать предосторожности, полагаемые необходимыми для тех, кто еще в состоянии первородной глупости?

— Я верю в вашу искренность, но вот что я вам скажу как личность постарше вас и как человек, имеющий некий опыт: культ красоты чреват трудностями. Бывает, что эстетизм начинается хорошо, но заводит в самые гнусные мерзости, о которых…

— Ad pulcritudinem tria requiruntur.

— Он коварен, он прокрадывается в ум тихой сапой…

— Integritas, consonantia, claritas[22]. Мне кажется… эта теория сияет блеском, а не таит опасность. Разум немедленно воспринимает ее.

— Конечно, святой Фома…

— Аквинат, безусловно, на стороне талантливого художника. Я не слышу от него ровно ничего про наставление и возвышение.

— Поддерживать ибсенизм с помощью Аквината мне кажется довольно парадоксальным. Молодые люди часто заменяют убеждения блестящими парадоксами.

— Мои убеждения меня никуда не увели; моя теория говорит сама за себя.

— А-а, так вы парадоксалист, — произнес ректор, улыбаясь с кротким удовлетворением. — Теперь я вижу… Но есть и еще одно — пожалуй, это вопрос вкуса скорей, нежели чего-то еще — что заставляет меня считать вашу теорию юношески незрелой. Не видно, чтобы вы понимали все значение классической драмы… Конечно, в своем собственном русле Ибсен тоже может быть замечательным писателем…

— Но позвольте, сэр! — перебил Стивен. — Классической школе в искусстве я воздаю почтение в полной мере. Вы, разумеется, не забыли моих слов…

— Насколько я помню, — сказал ректор, вознося к блеклым небесам слабо улыбающееся лицо, на коем память стремилась поселить пустую оболочку любезности, — насколько я помню, вы говорили о греческой драме — о классическом направлении — право же, совершенно огульно и с неким незрелым юношеским… сказать, что ли, нахальством?

— Но греческая драма — это драма героическая, чудовищная [sic]. Эсхил вовсе не классический писатель!

— Я уже сказал, что вы парадоксалист, мистер Дедал. Вы пытаетесь опрокинуть многовековые труды критиков блестящим оборотом речи, парадоксом.

— Я всего лишь употребляю слово «классический» в определенном смысле, с определенным заданным значением.

— Но вы не можете применять любую терминологию, какая заблагорассудится.

— Я не менял терминов. Я их разъяснил. Под «классическим» я понимаю неспешное кропотливое терпенье искусства удовлетворения. Искусство же героическое, фантазирующее я называю романтическим. Скажем, Менандр или не знаю там…

— Весь мир считает Эсхила великим классическим драматургом.

— Да, мир профессоров, которые благодаря ему кормятся…

— Сведущих критиков, — произнес ректор строгим тоном, — людей высочайшей культуры. И публика даже и сама способна оценить его. Я читал где-то… в газете, кажется… что Ирвинг, Генри Ирвинг, великий актер, поставил одну из его пьес в Лондоне и лондонская публика валила на нее толпами.

— Из любопытства. Лондонская публика повалит поглазеть на любую курьезную новинку. Если бы Ирвинг начал представлять крутое яйцо, они бы тоже повалили глядеть.

Ректор воспринял эту бессмыслицу с несокрушимой серьезностью и, дойдя до конца дорожки, несколько мгновений помедлил, прежде чем выбрать путь в направлении дома.

— Как мне предвидится, защита вашего дела в этой стране едва ли будет успешной, — сказал он отвлеченно. — Наш народ тверд в вере, и поэтому он счастлив. Он верен своей Церкви, и Церкви для него вполне достаточно. Даже для мирской публики эти современные писатели-пессимисты — это уже… уже слишком.