Избранные произведения. Том I - [34]

— Даже допуская вредоносность, о которой вы говорите, я не вижу ничего противозаконного в исследовании этой вредоносности.

— Да, оно может быть законным — для ученого, для реформатора…

— А почему же не для поэта? Данте, несомненно, исследует общество и бичует его.

— О да, — сказал ректор разъяснительно, — имея в виду нравственную цель. Данте был великим поэтом.

— Ибсен тоже великий поэт.

— Вы не можете сравнивать Данте с Ибсеном.

— Я не сравниваю.

— Данте, горделивый рыцарь прекрасного, величайший из поэтов Италии, и Ибсен, писатель над всеми и за пределами всех, Ибсен и Золя, стремящиеся сделать свое искусство низменным, потакающие развращенным вкусам…

— Но это вы их сравниваете!

— Нет, их сравнивать невозможно. Один имеет высокую нравственную цель — он делает род человеческий благородней; другой же делает его низменней.

— Если у поэта отсутствует какой-то особый кодекс моральных условностей, это еще не делает его низменным, по моему мнению.

— Да, если бы он исследовал даже самые низменные предметы, — сказал ректор, показывая свои закрома терпимости, — [то] дело бы обстояло иначе, если бы он их исследовал, а потом показал бы людям путь к очищению себя.

— Это для Армии Спасения, — сказал Стивен.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что Ибсен рисует современное общество с тою же подлинной иронией, с какой Ньюмен рассматривает мораль и веру английского протестанта.

— Возможно, — сказал ректор, умиротворенный подобной параллелью.

— И с тем же отсутствием всякого миссионерского намерения.

Ректор промолчал.

— Вопрос темперамента. Ньюмен мог удерживаться двадцать лет от того, чтобы написать «Апологию».

— Но уж когда накинулся на него! — проговорил ректор со смешком, выразительно не закончив фразу. — Бедный Кингсли!

— Исключительно вопрос темперамента — отношения к обществу, будь то у поэта или у критика.

— Да-да.

— У Ибсена темперамент архангела.

— Возможно; но я всегда полагал, что он одержимый реалист, как Золя, и проповедует какое-то новое учение.

— Вы были неправы, сэр.

— Это общепринятое мнение.

— Однако ошибочное.

— Как я представлял, у него есть некоторое учение — социальное учение, о свободном образе жизни, и художественное учение, о необузданной распущенности, до такой степени, что публика не допускает его пьесы на сцену, а его имя даже нельзя называть в присутствии дам.

— Где вы такое нашли?

— Ну как же, всюду… в газетах.

— Это серьезный довод, — заметил Стивен осуждающим тоном.

Нисколько не будучи задет дерзостью этих слов, ректор, казалось, признавал справедливость их: он был самого низкого мнения о нынешних полуграмотных журналистах и заведомо не позволил бы, чтобы газеты навязывали ему свои суждения. Но вместе с тем по поводу Ибсена все мнения были всюду настолько единодушны, что он подумал…

— А можно узнать, многое ли из написанного им вы прочли? — спросил Стивен.

— Знаете ли, нет… Я должен сказать, что я…

— А можно узнать, прочли ли вы хотя бы одну его строчку?

— Знаете ли, нет… Я должен признаться…

— И полагаю, вы не считаете правильным выносить суждение о писателе, у которого вы не прочли ни единой строчки?

— Да, должен согласиться с этим.

Одержав эту первую победу, Стивен помедлил, колеблясь. Ректор заговорил снова:

— Меня очень заинтересовало ваше восторженное отношение к этому писателю. Мне самому до сих пор не выпало случая прочесть что-нибудь Ибсена, но я знаю, что у него самая высокая репутация. Должен сознаться, то, что вы о нем говорите, весьма изменяет мои взгляды на него. Быть может, я когда-нибудь…

— Если пожелаете, сэр, я могу вам дать некоторые его пьесы, — сказал Стивен с неосторожною простотой.

— В самом деле?

Оба сделали небольшую паузу: затем —

— Вы увидите, что это великий поэт и великий художник, — сказал Стивен.

— Мне будет очень интересно, — сказал ректор любезным тоном, — прочесть какие-то его вещи для себя, просто очень интересно.

Стивена подмывало сказать: «Извините, я отлучусь на пять минут — пошлю телеграмму в Христианию», но он преодолел искушение. За время этой беседы у него не раз являлась необходимость сурово подавлять безрассудного беса, который обитал в нем, имея ненасытный аппетит к фарсу. Ректор начинал обнаруживать либеральную широту своей натуры, однако сохранял подобающую духовному сану сдержанность.

— Да, мне будет необычайно интересно. Ваши взгляды довольно необычны. Вы собираетесь опубликовать этот доклад?

— Опубликовать?!

— Нежелательно, если кто-то примет идеи в вашем докладе за то, чему учат у нас в колледже. Мы управляем им на правах попечителей.

— Но вы же не обязаны нести ответственность за любые слова и мысли каждого студента в колледже.

— Нет, разумеется, нет… но все же, читая ваш доклад и зная, что вы из нашего колледжа, люди предположат, что мы насаждаем здесь такие идеи.

— Студент колледжа может, безусловно, выбрать свое собственное направление занятий.

— Именно это мы и стараемся всегда поощрять в студентах, но только ваши занятия, мне кажется, ведут вас к весьма революционным… весьма революционным теориям.

— А если бы завтра я опубликовал весьма революционную брошюру о мерах борьбы с картофельной чумой, вы бы считали себя ответственным за мою теорию?