Избранные произведения. Том 8 - [52]

— Что… ты… сказал?!

— Не лопни от натуги, а то котлован не закончишь.

Матвей мог бы пояснить этой горилле, что для него хам любой государственный функционер, без стыда заявляющий посетителям: «Нет, нет, нет!», в то время как это «нет» без особого труда могло бы стать «да». Но для того ему понадобилось бы какое-то усилие души и тела, а он уже привык не совершать над собой никакого насилия, если оно не принесет ему личной пользы. А участковый не понял бы объяснений. Зато, сообразил Соболев, увидев белые от звериного гнева глаза Шавло, этот человек для данного конкретного района России есть закон! И нет силы, способной его укротить.

— Да я… тебя!.. — выхрипнул участковый, угрожающе надвигаясь на неподвижно стоящего Матвея.

— Давай, давай, — поощряюще усмехнулся тот, Шавло озадаченно остановился. — Я здесь пробуду дня три, и, если до послезавтра не найдешь похитителей — а ты их знаешь! — или хотя бы похищенное, из органов вылетишь в два счета! Понял?

Не дожидаясь ответа, Матвей вышел за калитку и побрел к центру села. Он был недоволен собой за многословность, ощущение некоего поражения тянуло душу. Участковый, привыкший считать себя единственной властью, скорее всего испугался временно, не зная, кто перед ним, но по своим каналам он вполне может выяснить, что за фигура брат Нестеровой Лидии, и тогда скандала не избежать. Что ж, мурло, пеняй на себя, если это случится.

Председателя Матвей застал в конторе и подивился сходству этого молодого мужика с участковым инспектором. Разве что колер волос у Антона Сергеевича Дурбаня был иным да лицо посветлей, хотя сеять коноплю или репу можно было и на нем.

— День добрый, босс, — поднес козырьком руку к голове Матвей. — Разрешите обратиться?

Председатель, подписав какую-то бумагу, бросил ее женщине, проворно выскочившей за дверь, глянул на посетителя:

— Чего тебе?

Матвей оглянулся, закрыл дверь за женщиной на защелку, сел напротив председателя. Антон Сергеевич откинулся на спинку стула, в глазах мелькнуло беспокойство:

— Что за шутки? Ты кто?

— Дед Пыхто. Не суть важно. У меня к вам, Антон Сергеевич, два вопроса. Почему вы не платите фермерам за сданную продукцию? Это первый. И второй: кто устанавливал расценки?

Председатель набычился:

— А ты что, проверяющий? Контролер? Кажи документы.

Матвей вздохнул:

— Еще один документолюбец. А просто так, без амбиций, вы ответить не можете? Я ведь выяснил, кому вы не заплатили, среди них мои родственники, вот мне и любопытно стало, чем же это они провинились? За что такая немилость?

— Ах вон в чем дело. — Антон Сергеевич внушительно сжал кулаки. — Шантажировать вздумал? Открывай дверь и выметайся, да поживей.

Матвей снова сожалеюще вздохнул:

— Ну и грубый у вас здесь народ подобрался. Я ведь со всей душой хочу разобраться, помочь, выяснить обстоятельства, мешающие работать, а вы сразу — пошел вон! М-да… Нехорошо, Антон Сергеевич, неэтично. Тогда выслушайте мое последнее слово. Завтра же рассчитайте фермеров, найдите деньги и заплатите. О грабительских расценках поговорим потом, сначала выдайте людям то, что они заработали.

— Да кто ты такой, черт побери! — повысил голос председатель, расхрабрившись, потому что в дверь постучали. — Здесь я распоряжаюсь! Заруби это на носу.

— Вижу, — совсем грустно сказал Матвей. — По принципу: я начальник — ты дурак. Все меняется: политика, экономика, времена, нравы, одно только на Руси не меняется — принцип властвования.

Он встал, и глаза его так похолодели, что председатель осекся на полуслове.

— Я предупредил, Антон Сергеевич, завтра проверю. Не хотелось бы недоразумений. Сорри.

Матвей открыл дверь и прошел мимо двух молодых парней, явно не принадлежащих к рабочему классу, с удивлением глянувших на неизвестного им посетителя. Охрана, догадался Матвей. Как и всякий уважающий себя чиновник, использующий приемы государственного рэкета, обходящий или попирающий закон, будучи даже аграрием, председатель колхоза имел охрану, а это означало, что в системе беспредела, господствующей в стране, Дурбань занимал четко отведенное ему место. И ничем не отличался от вожаков бандитских структур, которые действовали в городах, опасаясь конкурентов, органов правопорядка и просто честных людей.

Лида освободилась в этот день пораньше, и они наконец поговорили, сидя в саду под тенистой березой, которую Лида не стала трогать при строительстве дома. Оранжевые лучи низкого солнца изливались густым потоком параллельно земле и казались ощутимо плотными, на солнце можно было смотреть не отрываясь; волны запахов плыли по саду, вызывая эйфорическое состояние легкости и покачивания; где-то пела свирель — пастух скликал разгулявшееся стадо; смеялись дети, кто-то отбивал косу, и звонкие хрупкие удары плыли над лугом, как воздушные шарики. И Матвей впервые за последние несколько лет почувствовал себя ребенком. Защемило сердце: захотелось вернуться в детство, окунуться в океан добрых детских забав, помечтать о несбывшемся. Душа не желала принимать мир таким, каким он стал: жестоким, злым, беспощадным, больным и страдающим. Однако и изменить она ничего не могла. Матвей уловил тревожные изменения в идиллической картине покоя и заставил себя вернуться на землю.