Избранные произведения. Том 3. Между-мир - [149]

— Чарлин, возьмите с собой Хабиба и осмотрите салон первого класса.

— Но он ведь летел не первым классом, — возразила женщина, шедшая позади.

— Знаю. Он мог доплатить прямо на борту и пересесть туда.

— Мы не имеем права рисковать. И будьте, пожалуйста осторожны.

— Да какой тут риск, — воспротивилась женщина. — Они тут все теперь на двадцать четыре часа в полном отрубе, и он тоже.

— Не понимаю, к чему все эти предосторожности. И вообще, зачем такой чертов переполох подняли из-за какого-то одного беглеца.

— Вы что, сообщений из Нуэво-Йорка не слышали?

— Конечно слышали, — отозвался смуглый мужчина, стоявший неподалеку от женщины. — Но это же не значит, что все правда, или ты наших американских друзей не знаешь? Они всегда склонны все преувеличивать. Это у них пунктик такой — романтизировать преступления.

— Наши обязанности, Хабиб, заключаются не в том, чтобы навешивать ярлыки. Наш долг — выполнять приказы.

— За собой последи, сержант, — и Хабиб с женщиной ушли выполнять поручение.

На борту тем временем появлялись все новые люди. Все как один одетые в серебристые костюмы, они продолжали тщательно обследовать лайнер, двигаясь вдоль рядов и постепенно приближаясь к хвостовому отсеку.

— Я тут кое-что подслушал, — обратился к сержанту подвижный коротышка из вновь прибывших. — А что это за история такая с этим парнем? Ведь когда пресса узнает, денег не оберешься расплачиваться. Подумать только, целый самолет вырубить ради одного человека.

— Пресса ничего не узнает, — сказал сержант. — Если, конечно, некоторые не начнут распускать свои длинные жирные языки. Вот тогда точно придется платить. Им.

— Да не смотрите вы на меня так, сержант, — сказал спрашивающий. В это время он как раз поправлял в кресле старика, который неуклюже свесился набок. — Вот этот по-моему руку сломал. Он теперь в больницу попадет. И как все это останется в тайне?

— Не наше дело, — сказал сержант. — Пусть у шефа и у службы безопасности аэропорта об этом голова болит. А наше дело, слава богу, маленькое: найти этого дурика, и все.

Через несколько минут они его нашли.

— Смотри-ка, он похоже к аварийному выходу рванул, — догадался один из блистательных, особенно в смысле костюма, полицейских.

— Этот поганец, похоже, чертовски надолго умеет дыхание задерживать.

— Недостаточно надолго, — сержант задумчиво осматривал неподвижное тело Эрика Эббота. — «А ведь и некрупный вовсе», — подумалось ему. — Но сделал все, что мог и даже больше, — сказал он, оглянувшись вдоль прохода.

— Да. Его билет на восемнадцатое место. А он аж до сорок четвертого ускакал, это при такой-то отраве. Любой другой глазом не моргнет — вырубается.

— А может, он просто из сортира выходил, — предположил кто-то из бобби.

— Может быть. Нам-то откуда знать? — сержант посмотрел на часы. — Пора выгружать его отсюда. Нам остается только звезды благодарить, что погода такая говенная, иначе бы нас из здания аэропорта засекли.

Он наклонился и подхватил Эббота за ноги.

— Вечно мне более тяжелая работа достается, — проворчал бобби, стоявший рядом с ним.

— Это потому, что я — сержант, а ты всего лишь младший сержант. Должна же быть от этого какая-то польза.

Вдвоем они поволокли обмякшее тело по проходу. Остальные командос прокладывали им путь, вслух пытаясь осмыслить происходящее.

— Тоже мне бандит, взглянуть не на что, — выругался один. — Столько беготни и ради чего?

— Да уж, — согласилась Чарлин, вернувшаяся из салона первого класса, чтобы посмотреть на процессию. — А ведь симпатичный парень, черт возьми, только странный какой-то.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы ты с ним в Нуэво-Йорке столкнулась. Если они, конечно, не свистят.

— Посмотрела бы я на их лица, когда они узнают, как мы с ним легко разделались.

Все дружно хохотнули и поволокли обвисшее тело вниз по трапу.

Эббота погрузили в стоящий рядом фургон без всяких опознавательных знаков, внутри его поместили на носилки и тут же крепко привязали. После этого руки и ноги арестованного закрепили дополнительными ремнями. Две женщины в белом снимали показания деятельности его жизненных органов. У них наготове были шприцы, чтобы, если вдруг он проявит какие-либо признаки пробуждения, тут же продлить его сон.

Под шум дождя двигатель фургона завелся почти неслышно. Позади торопливо покидали самолет полицейские и боевики, многие из них еще по дороге к автобусу отстегнули прозрачные шлемы. Они тихо переговаривались, довольные тем, что операция прошла столь тихо.

Говоря словами одного из них: «Много шума из ничего».

14

Он тонул в глазу Лайзы. Глаз был ярко голубой, будто вспышка. По-новому голубой, по-ледяному голубой, глупо голубой, как он сказал как-то раз. Не голубизна удивляла, удивляло, что глаз целиком из воды.

Он упал в него откуда-то сверху, беспомощно размахивая руками, суча ногами, беспорядочно крутясь в полете, пока наконец не ударился о глазную гладь и не погрузился сразу метров на десять. Отчаянно барахтаясь, он устремился назад к воздуху, пока не вынырнул наконец на поверхность глаза.

После этого он до боли в мышцах греб к берегу, изо всех сил устремляясь к высокому откосу плоти, опоясывавшему жидкость. Глазная гладь серебрилась в свете луны, сияющей высоко над головой. Слышно было, как слезы накатывают на далекий берег, и солеными брызгами вздымаются в углах этого офтальмологического океана и падают в небо, на мгновение заслоняя серп луны.