Избранные произведения. Том 1 - [34]

И опять под желтым взором

В тень угла отведена,

Торопливым договором

Целовать осуждена.

Сонно логовище стынет.

Не моя ли череда?

Пастью улица не двинет,

Спала цепкая узда.

В отдаленье тротуаров,

Наволакивая свет,

Без шагов и без ударов

Придвигается рассвет.

Ты склонилась из тумана.

Холодеет на руке

Капля, стершая румяна

На обугленной щеке.

Алы розы одеяла.

Кожа тонкая бела.

Ты меня вчера искала,

Поутру меня нашла.

15 мая 1906

7. «Темной ночью по улице шумной…»

Темной ночью по улице шумной

Пробегала с надеждой безумной

Увидать в очертаниях встречных

Отражение обликов вечных.

И желанье в зрачках обнажала.

И искала, искала, искала.

Возвращалась по лестнице черной

И звонила с отвагой притворной.

Но за дверью звонок оборвался

И упал, и звенел, извинялся.

Отворила старуха, шатаясь,

Мертвецом в зеркалах отражаясь.

И ударила руганью четкой,

Замахнулась костлявою плеткой.

И по комнатам шаркала глухо

И огнем колыхала старуха.

И смотрела на нежное тело,

И бурчала: «Поймать не умела!»

А на улицах стало темнее,

У прохожих на сердце смутнее.

Зарождались желанья и вяли.

Огоньки в фонарях потухали.

18 ноября 1905

8. «Я помню близкое навеки…»

Я помню близкое навеки

Твое вечернее лицо,

И полуспущенные веки,

И брови нежное кольцо.

И в каждом взоре незнакомом

Ищу утраченный огонь,

И лег мой путь кривым изломом

По вехам чающих погонь.

И, настигая, счастлив снова:

О, не блеснет ли старый взгляд!

Но безнадежно и сурово

Бичи прошедшего казнят.

В зиянье пьяного убранства,

Кивая веками, встает

Лицо, опухшее от пьянства,

И всё еще несытый рот.

5 мая 1906

ОКНА

1. «Слепая мать глядит в окно…»

Слепая мать глядит в окно,

Весне морщинками смеется.

Но сердце, горю отдано,

Больней на солнце бьется.

Не надо света и красы!

Не надо вешней благодати!

Считает мертвые часы

Мой сын в далеком каземате.

1906

2. «Где-то улицей далекой…»

Где-то улицей далекой

Ты проходишь. Суета.

И с толпою многоокой

Вся душа твоя слита.

А в высотах, над домами,

У открытого окна

Я с мечтами и слезами,

И любовью — все одна.

1909

3. «Вот опять снега растают, улыбнется вешний свет…»

Вот опять снега растают, улыбнется вешний свет,

И у дома по канаве побежит седой поток,

Размывая желто-бурый неоттаявший песок,

Унося с собой кораблики — утехи детских лет.

Стекла зимние умыты, и капели каплют вниз.

Смотрит девушка в окошко, по заречью на погост:

Не пора ль идти ко всенощной! Теперь Великий пост.

Я люблю Ефрема Сирина и траур черных риз.

Так страшно и так радостно. Мне в середу говеть,

Во всех грехах покаяться. А в чем же я грешна?

Не в том ли, что на улицу мне весело смотреть,

Не в том ли, что на улице веселая весна?

Буду я на все вопросы отвечать: грешна, грешна!

Не таскала ли у матери припрятанных сластей?

Не слыхала ль от крамольников бунтующих вестей?

И слыхала, и таскала! Все равно, теперь весна!

РАБОТА

1. На каторгу

Земля еще под пологом

Предутренних теней.

А окна фабрик светятся

В морозной темноте.

Зачахли сиротливые

И звезды и созвездия

Над трубами, дымящими

В глазницы высоте.

И льются, льются нищие,

Закутаны лохмотьями,

Ругаясь на ходу.

И пасть глотает черная

Чешуйчатый поток,

Ползучую змею.

Уж пять часов привычных,

Скрипя, часы фабричные

Ударили, крича.

Пять яростных ударов

Кричащего бича.

Пять ран в пустое сердце

Прилипшего к одру

Глушительного сна.

Пять тысяч острых ран

В густую чешую

Сползающей змеи

С нагретого одра.

Уж скоро солнце зимнее

Над каменной стеной

Покажет, озираясь,

Морозное лицо,

Омытое в крови.

И в грохоте и рокоте

Завертятся, закружатся

Колеса и ремни,

Глумясь и издеваясь

Над жизнью каторжан.

Январь 1907

2. Ломовой

В пыльном дыме скрип:

Тянется обоз.

Ломовой охрип:

Горла не довез.

Шкаф, диван, комод

Под орех и дуб.

Каплет тяжкий пот

С почернелых губ.

Как бы не сломать

Ножки у стола!..

Что ж ты, водка-мать,

Сердца не прожгла?

Май 1906

3. Прачка

Высоко-высоко над землей

Чердаки на домах, чердаки.

Серый мрак, свист и вой, свист и вой,

Ветровой старой песни клоки.

Не запеть в чердаках по-людски:

Только песню начнешь —

С первых слов

Оборвет,

Унесет

В небеленую глотку окна.

Перекрикнуть-то грудь не вольна —

И замрет,

Упадет

В спорыньевую рожь

Человечьих голов,

На панель из окна.

Балок, труб, и столбов, и подпор

Разукрасила плесень стену.

Воронья, голубей разговор.

Подойти — не подходишь к окну.

Полюбила голубку одну:

Голубок сизокрыл

На морозе застыл

И упал,

Застучал

По фасаду замерзлым крылом —

Подоконники выставил дом;

Ветер гнал,

Нападал

И над птицей завыл

Между улиц-могил,

Над крестом-фонарем.

Протянулись к столбу от столба,

Закрестились веревки в кресты.

Стебанет — задрожишь. Эх, судьба!

Деревенские вспомнишь кусты,

Заозерские видишь мосты:

Только месяц взойдет,

Шибче речки бежишь

На мосток

Невысок.

Под овчинкой, обнявшись, сидеть,

Милу другу глазами блестеть…

Ах, цветок,

Милоок!

За кусток целовать уведет,

Под высокой травою дрожишь,

Век бы в синее небо глядеть!

Ну-ка, вешай, да делу аминь.

Понамыто белья без конца,

Полотенец, рубах и простынь

Из двадцатой квартиры жильца,

Не видала бы я наглеца!

Обнадежил красавчик седой,

Лысый бес, генерал,

Обещал,

Насказал:

В «Эрмитаже»-то буду я жить,

Ни о чем-то не знать, не тужить.

Погулял

И прогнал:

Чтоб те смаяло душу бедой!

Чтоб ты пропадом, старый, пропал!

Чтоб до смерти тебе не дожить!

Январь 1907

4. Пастораль

Вечерний сумрак беспокоен,