Избранные произведения - [17]
Нам остается еще последний шаг: распространение нашего образа воззрения и на все те силы, которые действуют в природе по общим, неизменным законам, согласно коим происходит движение всех тех тел, кои, будучи совершенно без органов, для раздражения не имеют восприимчивости, а для мотива познания. Мы поэтому должны ключ к познанию сущности вещей в самих себе, который могло нам вручить только непосредственное познание собственного существа, приложить и к тем явлениям неорганического мира, которые отстоят от нас всего далее. Если мы внимательно рассмотрим их, если мы увидим могучее, неудержимое стремление вод в глубину, постоянство, с которым магнит снова обращается к северу, увлечение, с каким к нему тянется железо, напряжение, с каким электрические полюсы ищут воссоединения, и которое, подобно человеческим желаниям, только усиливается от препятствий; если мы посмотрим на внезапное и быстрое нарастание кристалла, с такою правильностью образования, которое, очевидно, есть, только пораженное и задержанное оцепенением, вполне решительное и определенное стремление в различных направлениях; если мы заметим выбор, с коим тела, посредством состояния жидкости освобожденные и выведенные из оков оцепенения, друг друга ищут и избегают, соединяются и разлучаются; если мы, наконец, непосредственно чувствуем, как тяжесть, коей стремлению к земной массе противодействует наше тело, постоянно давит и гнетет последнее, верная своему единственному стремлению; то не нужно нам особенно напрягать воображение, чтобы даже в такой дали распознать наше собственное существо, то самое, которое преследует в нас свои цели при свете познания, а здесь, в слабейших своих проявлениях, стремится лишь слепо, глухо, односторонне и неизменно, тем не менее будучи всюду одним и тем же, — подобно тому, как первое мерцание зари разделяет с лучами полудня название солнечного света — и здесь, как и там, должно называться именем воли, означающим то, что составляет сущность всякой вещи в себе и единственное ядро всякого явления.
Различие же, даже признак полного различия между явлениями неорганической природы и волею, которую мы сознаем внутри нашего существа, происходит преимущественно из контраста, между вполне определенной закономерностью в одном роде явлений и кажущейся беззаконностью произвола в другом. Ибо в человеке могущественно выступает индивидуальность: у каждого свой собственный характер; поэтому тот же мотив не производит на всех одинакового действия, и тысячи побочных обстоятельств, заключающихся в широкой сфере познания индивидуума, но неизвестных другому, изменяют его действие. Поэтому нельзя по одному мотиву вперед определить действия, так как недостает другого фактора, точного познания индивидуального характера и сопровождающего его познания. Явления сил природы, напротив, высказывают здесь другую крайность: они действуют по общим законам, без отклонений, без индивидуальности, по явным обстоятельствам, подлежа заранее точнейшему определению, и та же сила природы обнаруживается совершенно одинаково во всех миллионах своих проявлений. Чтобы объяснить этот пункт, чтобы доказать тождество единой и нераздельной воли во всех многоразличных явлениях, в слабейших, как в сильнейших, мы должны первоначально рассмотреть отношение воли, как вещи в самой себе, к ее явлению, т. е. мира, как воли, к миру, как представлению, чем откроется перед нами наилучший путь к более глубокому исследованию общего, в этой второй книге разбираемого, предмета[17].
§ 27
Если из всех предшествующих соображений о силах природы и их проявлениях нам стало ясно, до каких пределов может идти объяснение из причин и где оно должно кончаться, если не желанием впасть в нелепое стремление свести содержание всех явлений на простую их форму, то мы будем в состоянии определить вообще, чего должно требовать от всей этиологии. Ее дело отыскать ко всем явлениям в природе причины, т. е. обстоятельства, при которых такие явления всегда наступают. Затем она должна многоразличные, при разнообразных обстоятельствах, явления привести к тому, что действует во всяком явлении и предполагается при причине: к первобытным силам природы, точно различая, зависит ли различие явления от различия силы или только от различия обстоятельств, при которых сила проявляется, — и одинаково избегая считать проявлением различных сил проявление одной и той же силы, только при различных обстоятельствах, как и наоборот, считать проявлением одной силы то, что истекает из различных сил. Для этого нужна непосредственно сила суждения; поэтому так мало людей способны расширить в физике взгляд, но все способны расширить в ней опыт. Леность и незнание склоняют к преждевременной ссылке на первобытные силы: это высказывается с преувеличением, сходным с иронией, в «сущности» и «индивидуальности» схоластиков. Способствовать возвращению к нему совершенно не в моем намерении. Там, где требуется физическое объяснение, настолько же невозможно ссылаться на объективацию воли, как и на творческую силу. Ибо физика требует причин, а воля никогда не может быть причиной: ее отношение к явлению не подчинено закону основания; напротив, что само в себе — воля, то, с другой стороны, существует как представление, т. е. явление: как такое, оно подчиняется законам, составляющим форму явления: так, напр., каждое движение, хотя оно постоянно— проявление воли, имеет тем не менее причину, из которой его можно объяснить по отношению к известному времени и месту, т. е. не вообще по его внутреннему существу, а как отдельное явление. Эта причина движения у камня механическая, у человека мотив: но не-быть она не может. Напротив, общее, присущее всем явлениям известного рода, то, без предположения чего объяснение через причины не имело бы ни смысла, ни значения, это-то и есть общая сила природы, которая в физике должна оставаться как «скрытое качество», так как тут этиологическое объяснение кончается, а начинается метафизическое. Цепь причин и действий никогда не прерывается первобытной силою, на которую приходится ссылаться; она никак не восходит к ней, как бы к первому своему звену; а ближайшее звено цепи, настолько же, как и отдаленнейшее, уже предполагает эту первобытную силу, без которой ничего объяснить не в состоянии. Ряд причин и действий может быть проявлением самых различных сил, коих последовательным проступлением в видимость оно руководит, как я это объяснял примером металлической машины; но различие этих первобытных, друг из друга невыводимых сил нисколько не прерывает единства означенной цепи причин и связи между всеми ее — звеньями. Этиология природы и философия природы никогда друг другу не мешают, напротив, идут рядом, с различных сторон наблюдая один и тот же предмет. Этиология дает отчет в причинах, неизбежно приведших отдельное, подлежащее объяснению, явление, и указывает, как на основание всех своих объяснений, на общие силы, деятельные во всех этих причинах и следствиях, точно определяет эти силы, их число, их различия и затем все действия, в коих каждая сила, сообразно с различием обстоятельств, выступает различно, постоянно верная свойственному ей характеру, который развивает по неуклонному правилу, называемому законом природы. Когда физика исполнит все это вполне во всех отношениях, она достигнет своего совершенства; тогда не останется в неорганической природе ни одной неизвестной силы, ни одного действия, на которое не было бы указано, как на проявление одной из этих сил, при известных обстоятельствах, согласно закону природы. Тем не менее закон природы остается только подмеченным у природы правилом, по которому она поступает каждый раз, при известных обстоятельствах, как скоро они наступают: поэтому можно, конечно, определять закон природы, как обще выраженный факт, факт генерализированный. Поэтому полнейшее изложение всех законов природы было бы только полным списком фактов. Обозрение всей природы заканчивается затем морфологией, исчисляющей, сравнивающей и размещающей все постоянные формы органической природы: о причине выступления отдельных существ она говорит мало, так как у всех оно — рождение, коего теория идет сама по себе, — и только в редких случаях самозарождение. Но к последнему, в строгом смысле, принадлежит и тот способ, каким все низшие ступени объективации воли, следовательно физические и химические явления, наступают в частных случаях, и указание условий такого наступления и составляет задачу этиологии. Философия, напротив, наблюдает всюду, следовательно и в природе, только общее. Тут сами первобытные силы становятся ее предметом, и она признает в них различные ступени объективации воли, составляющей сущность, само в себе, того мира, который она, когда от этого отвлекает, признает только представлением субъекта. Если же этиология, вместо того, чтобы пролегать философии дорогу, подтверждая ее учение примерами, задается мыслью, что цель ее — не признавать никаких первобытных сил, за исключением разве одной, самой общей, напр., непроницаемости, о которой воображает, что понимает ее окончательно, и потому насильно старается сводить к ней все остальные; то она сама вырывает из-под себя основание и в состоянии дать только заблуждение вместо истины. В этом случае содержание природы вытесняется ее формой, все приписывается влияющим обстоятельствам и ничего внутреннему существу вещей. Если бы действительно такой путь был удачен, то, как уже сказано, загадка мира разрешилась бы под конец арифметической задачей. Но по этому пути идут, когда, как сказано, желают привести все физиологические действия к форме и составу, примерно к электричеству, это снова к химизму, а последний к механизму. Такова, напр., была ошибка Декарта и всех атомистов, которые сводили движение мировых тел на толчок некоторой жидкости, а качество на связь и форму атомов, и старались все явления природы объяснить как простые феномены непроницаемости и сцепления. Хотя от этого отказались, тем не менее то же делают в наше время электрические, химические и механические физиологи, упорно старающиеся объяснить всю жизнь и все функции организма из формы к состава его частей. Что цель физиологического объяснения — сведение органической жизни на общие силы, рассматриваемые физикой, мы находим уже высказанным в «Архиве физиологии» Меккеля, 1820, т. 5, стр. 185. Ламарк, в своей «Философии зоологии», т. 2, гл. 3, тоже считает жизнь простым действием тепла и электричества: «тепла и электрической материи совершенно достаточно, чтобы вместе составить эту сущностную причину жизни» (стр. 16). Поэтому собственно тепло и электричество должны бы были быть вещью самой в себе, а мир животных и растений ее проявлением. Нелепость такого мнения резко выступает на 306-й стр. этого сочинения. Всем известно, что в новейшее время все эти, не раз уже забракованные, воззрения, выступили опять с обновленной наглостью. Если рассмотреть пристально, в основании их кроется предположение, что организм — только агрегат проявлений физических, химических и механических, сил, которые, случайно здесь сошедшись, произвели организм, как игру природы, без дальнейшего значения. Поэтому организм животного или человека не был бы, с философской точки зрения, выражением отдельной идеи, т. е. не был бы сам непосредственной объективацией воли на определенной высокой ступени; а в нем проявлялись бы только идеи, объективирующие волю в электричестве, химизме и механизме. Организм поэтому оказался бы так же случайно вздувшимся из случайного совпадения этих сил, как фигуры людей и животных из облаков или сталактитов, поэтому в сущности нисколько не интересным. Между тем мы тотчас увидим, в каком смысле все-таки это применение физических и химических объяснений к организму, в известных границах, оказывается дозволенным и полезным; именно я покажу, что жизненная сила, без сомнения, пользуется силами природы, но ни в каком случае из них не состоит, как кузнец не состоит из молота и наковальни. Поэтому никогда нельзя будет объяснить из них даже и столь значительной простой жизни растения, например, из волосности и эндосмоза, не говоря уже о жизни животной. Следующее соображение проложит нам путь к такому довольно трудному исследованию.
