Избранные произведения писателей Тропической Африки - [65]

Но уснуть он не мог. Палату наполняли привычные ночные звуки. Повернувшись на бок, он вынул из кармана слегка изогнувшийся плоский бумажник — кожа была приятной на ощупь и прохладной, хотя, когда он лежал на спине, бумажник казался ему теплым. Без особого интереса он пошарил внутри пальцами — денег там не было, нащупывались только какие-то бумажки да твердая карточка, вспыхнувшая зеленоватым мерцанием, когда он извлек ее наружу. Визитная карточка великого Бремпонга — а он-то был уверен, что выбросил ее. Но даже мимолетное воспоминание о прежней жизни отозвалось в его голове неистовой пляской болезненных, обрывочных мыслей. Сумасшедший, лежащий возле массивных дверей палаты, задергался и громко зарычал, отбиваясь от врагов, которые мучили его даже во сне, потом невнятно забормотал и наконец затих.

Наана, Хуана, Окран. Трое. Нет, был и четвертый — ребенок, его потенциальный преемник, уничтоженный родственниками… или он тоже участвовал в этом убийстве? «Очень уж ты поторопился», — сказала тогда Наана, потому что она примирилась с потерей. Она просила спасти ребенка, а он оказался слишком торопливым, да притом еще и неповоротливым — многое из того, что он должен был сделать, он так и не сделал.

Младенца положили в новенькую колыбель, убранную пестрым, сине-красно-зеленым кенте, вынесли колыбель на крыльцо, а рядом с ней поставили большой медный таз, сразу же ярко засверкавший в лучах утреннего солнца. Новый вентилятор тоже поставили рядом с колыбелью, и шут постарался не замечать его, не думать, зачем нужна здесь эта штуковина. Гости, по-воскресному нарядные и величественные, начали прибывать с утра, а Эфуа, как ребенок радуясь их великолепию, беспрестанно улыбалась и несколько раз выходила за калитку, чтобы полюбоваться длинной вереницей выстроившихся у их дома машин.

Зато его собственная роль казалась ему совершенно бессмысленной — а может быть, он уже и тогда не совсем осмысленно воспринимал окружающее. Он был назначен Распорядителем ритуала, и все гости, насколько он мог вспомнить, величали его этим титулом — с полнейшей серьезностью.

…Эфуа подошла к колыбели, встала на цыпочки, посмотрела поверх ограды, насколько удлинилась шеренга машин, и потом, продолжая улыбаться, перевела взгляд во двор, заполненный гостями.

Да, тут было чем гордиться: гости сели на стулья и чинно застыли — двор напоминал яркую цветную фотографию. Шерстяные костюмы, блестящие башмаки на уверенно придавивших пыльную землю ногах, сверкающие перстни на пальцах, скрещенных поверх круглых животов, настоящие американские и европейские непромокаемые плащи, перекинутые, как у путешественников, через руку, там и тут — жилеты, шелковые галстуки с серебряными зажимами… человек в университетской мантии, окруженный четырьмя почитательницами в белых кружевах… длинные переливчатые серьги, золотые ожерелья, поблескивающие ручные часы — пышное богатство, почти задушившее всех этих людей, рассевшихся на солнцепеке… но нет! — жара и пот предоставили гостям новую возможность: они радостно извлекли из карманов белые платки, и по двору поплыл густой аромат духов. Коранкье Горбун в цветастом кенте, обрамленный, словно яркая картина, стойками калитки, выглядывал на улицу и горестно вздыхал, когда какая-нибудь машина, не останавливаясь, проезжала мимо и ему не надо было приветствовать очередного сановника, прибывшего на празднество.

И среди всех этих величественных счастливцев слонялся одинокий болван, одетый по погоде — в рубашку и шорты.

— Ну хоть надень что-нибудь поприличней…

И слепой шут, нагло спросив: «А разве я одет неприлично?» — спокойно смотрел, как его мать, разнося на подносе пиво, пытается прикрыть растерянность веселой улыбкой.

Благоуханная молодая женщина, поднявшись на крыльцо, чтобы взять очередной поднос, остановилась перед шутом, слегка вздернув в немом вопросе брови; она стояла к нему так близко, что он ощущал на своем лице ее чуть припахивающее алкоголем дыхание — ароматное, чувственное, сдержанно страстное, — и, глядя на ее полураскрытые губы, на слегка опущенные веки, впитывал в себя ее молчаливый, заговорщицкий, обещающий вопрос.

— Здравствуйте, мистер побывавший, — через несколько секунд выговорила молодая женщина. — Быстро же вы забываете своих поклонниц. У вас, я думаю, даже моего имени в памяти не осталось.

— Кристина?

— Правильно, мистер побывавший. Помнится, однажды вы пообещали мне приятную прогулку на вашем автомобиле и вот уже сколько месяцев прячетесь.

— Я не езжу на автомобиле.

Кристина рассмеялась — ее смех показался ему наивным, радостным, прозрачно-серебристым.

— Не надо меня бояться. Я ведь всего-навсего ваша поклонница. Пообещайте снова, что вы меня покатаете. Завтра, например.

— Я ничего вам не обещал.

— Не притворяйтесь, что у вас нет памяти. «Как только прибудет моя машина» — вот ваши слова. Мои свидетели Бог, Фиф и я сама. Не заставляйте меня привлекать вас к ответственности за нарушение клятвы, мистер побывавший. Мне даже снилась наша поездка. Видите, я и сейчас еще немного сонная. — Он захохотал, надеясь рассеять наваждение, но это было не так-то просто.