Избранные произведения - [6]

И мнит, коль ямщика он в добычь не получит,

Тогда его Зевес как дьявола размучит,

Он рек: «Готов я сам в полицию попасть,

Чем от Зевесовых мне рук терпеть напасть,

И прямо говорю, каков уж я ни стану,

Тебя я, душечка моя ямщик, достану».

Пустые он слова недолго продолжал,

Подобно как ядро из пушки завизжал;

Спустился он на низ и трижды встрепенулся,

Уже по-прежнему в свой вид перевернулся,

Он крылья под носом, как черный ус, кладет,

Одежду превратил в капральский он колет[25],

А жезл в подобие его предлинной шпаги,—

И тако наш Ермий исполнен быв отваги,

Приходит с смелостью на полицейский двор,

Быв подлинно тогда посол, капрал и вор.

Песнь вторая

Итак, уже Ермий капралу стал подобен,

А обмануть всегда и всякого способен;

Не только чтоб цыган или коварный грек,

Не мог бы и француз провесть его вовек.

Такие он имел проворства и затеи,

Каких не вымыслят и сами иудеи.

Когда утухнула вечерняя заря,

Покрылись темнотой и суша и моря,

По улицам шуметь буяны перестали

И звезды частые по небу возблистали,

Тогда посланник сей темничну дверь отверз

И вшел не яко тать, но яко воин влез;

Тут петли у дверей хотя и заскрипели,

Но караульные, разиня рты, храпели;

Ермий однако же, чтоб их не разбудить,

В темницу лествицей тихонько стал сходить,

Иль красться, ежели то вымолвить по-русски;

К несчастью, лествичны ступени были узки,

И тако сей тогда проворный самый бог

Споткнулся, полетел, упал и сделал жох[26],

А попросту сказать — на заднице скатился,

Чем сырной всей конец неделе учинился.

И если б не Ермий, но был бы сам капрал,

Конечно бы свою он спину изодрал

И сделал позвонкам немало бы ущерба;

Не обойтися бы служивому без герба,

А попросту сказать — не быть бы без тавра

И не дочесться бы девятого ребра;

Но он, как божество, не чувствовал сей боли,

Скатился без вреда в темничные юдоли,

Где скука, распростря свою ужасну власть,

Предвозвещала всем колодникам напасть;

Там зрелися везде томления и слезы,

И были там на всех колодки и железы;

Там нужных не было для жителей потреб,

Вода их питие, а пища только хлеб,

Не чермновидные[27] стояли тамо ложи,

Висели по стенам циновки и рогожи,

Раздранны рубища — всегдашний их наряд,

И обоняние — единый только смрад;

Среди ужасного и скучного толь дома

Не видно никого в них было эконома;

Покойно там не спят и сладко не едят;

Все жители оттоль как будто вон глядят,

Лишенны вольности, напрасно стон теряют,

И своды страшные их стон лишь повторяют;

Их слезы, их слова не внятны никому;

Сей вид, ужасен стал Ермию самому.

И се увидел он собор пияниц разных,

Но всех увидел он друг другу сообразных,

Однако ж ямщика багровые черты

Не скрылись и среди ночныя темноты;

Встревоженная кровь от хмеля в нем бродила

И, будто клюква, вся наружу выходила.

По знакам сим Ермий Елесю познает,

Тихохонько к нему на цыпочках идет,

Уже приближился к без памяти лежащу,

И видит подле бок его молодку спящу,

Котора такожде любила сильно хмель,

И, ведая, что ей не пить уж семь недель,

Она тот день в себе червочка заморила

И тем великий пост заране предварила:

Сия тогда была без всяких оборон,

И был расстегнут весь на ней ее роброн[28],

Иль, внятнее сказать, худая телогрея.

Тогда Ермий, его пославша волю дея[29],

Старается оттоль исторгнуть ямщика;

Толкает спящего и взашей и в бока,

Но пьяного поднять не могут и побои.

Елеська тако спит, как спали встарь герои,

Что инако нельзя их было разбудить,

Как разве по бокам дубиной походить.

О вы, преславные творцы «Венециана»,

«Петра златых ключей», «Бовы» и «Ярослана»![30]

У вас-то витязи всегда сыпали так,

Что их прервати сна не мог ничей кулак:

Они-то палицу, соделанну из стали,

Пуд с лишком в пятьдесят, за облако метали.

Теперь поверю я, что вы не врали ввек,

Когда сыскался здесь такой же человек,

Которого Ермий восстати как ни нудит,

Толкает, щиплет, бьет, однако не разбудит.

Когда Ермий не мог Елесю разбудить,

Тогда он вздумал их с молодкой прерядить;

Со обои́х тотча́с он платье скидавает,

Молодку в ямщиков кафтан передевает,

А ямщика одел в молодушкин наряд, —

Сим вымыслом Ермий доволен был и рад,

Что он не разбудил, бия, Елеську прежде:

Елеська на себя не схож уж в сей одежде,

И стали скрыты все татьбы его следы;

Ямщик был без уса, ямщик без бороды,

И словом, счесть сего нельзя за небылицу,

Чтоб не был Елисей не схож на молодицу.

Тогда-то все Ермий искусство показал:

Елесе голову платочком повязал

И посадил к себе храпящего на лоно,

Уж стала не нужна и дверь во время оно.

Ермий уж как божок то делал, что хотел.

В минуту порх в окно, взвился и полетел:

Не держат кандалы Ермия, ни запоры;

И можно ль удержать, где есть такие воры,

Пред коими ничто и стража и замки,

Ведь боги эллински не наши мужики!

Где речка Черная с Фонтанкою свилися

И устьем в устие Невы-реки влилися,

При устии сих рек, на самом месте том,

Где рос Калинов лес, стоял огромный дом;

По лесу оному и дом именовался,

А именно сей дом Калинкин назывался;

В него-то были все распутные жены

За сластолюбие свое посажены́;

Там комнаты в себя искусство их вмещали:

Единые из них лен в нитки превращали,

Другие кружева из ниток тех плели,

Иные кошельки с перчатками вязли,

Трудились тако все, дела к рукам приближа,

И словом, был экстракт тут целого Парижа: