Избранные произведения - [2]

Песнь первая

Пою стаканов звук, пою того героя,

Который, во хмелю беды ужасны строя,

В угодность Вакхову, средь многих кабаков,

Бивал и опивал ярыг и чумаков;

Ломал котлы, ковши, крючки[2], бутылки, плошки[3],

Терпели ту же часть кабацкие окошки,

От крепости его ужасныя руки

Тряслись подносчики и все откупщики,

Которы и тогда сих бед не ощущали,

Когда всех грабили, себя обогащали.

О муза! ты сего отнюдь не умолчи,

Повеждь или хотя с похмелья проворчи,

Коль попросту тебе сказати невозможно,

Повеждь: ты ведаешь вину сего не ложно,

За что пиянства бог на всех откупщиков,

Устроя таковой прехитростнейший ков,

Наслал богатыря сего не очень кстати

Любимую свою столицу разоряти.

А ты, о душечка, возлюбленный Скаррон[4]!

Оставь роскошного Приапа пышный трон,

Оставь писателей кощунствующих шайку,

Приди, настрой ты мне гудок иль балалайку,

Чтоб я возмог тебе подобно загудить,

Бурла́ками[5] моих героев нарядить;

Чтоб Зевс мой был болтун, Ермий[6] ― шальной детина,

Нептун ― как самая преглупая скотина,

И словом, чтоб мои богини и божки

Изнадорвали всех читателей кишки.

Против Семеновских слобод последней роты[7]

Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,

До коего с Тычка[8] не близкая езда;

То был питейный дом названием «Звезда»,

В котором Вакхов ковш хранился с колесницей,

Сей дом был Вакховой назначен быть столицей;

Под особливым он его покровом цвел,

В нем старый сам Силен, раскиснувши, сидел;

Но злых откупщиков противно Вакху племя

Смутило к пьянству им назначенное время,

Когда они на хмель лишь цену наднесли,

Ужасны из того беды произросли,

Вино со водкою соделались дороже,

И с пивом пенистым случилось само то же;

Дороже продавать и сладкий стали мед.

Тогда откупщики, взгордясь числом побед,

На Вакха в гордости с презрением смотрели,

И мнят, что должен он плясать по их свирели.

Но Вакх против того иное размышлял.

«Иль мне оставить то́ ― с похмелья закричал. ―

Какие из сего вперед я вижу следства?

Лишусь я моего дражайшего наследства:

На водку, на вино цена уж прибыла,

Для пьяниц за алтын чарчоночка мала,

И если бы в таком случа́е несчастливом

Хотел бы пьяница какой напиться пивом?

К несчастию его, дороже и оно.

Не станет действовать ни пиво, ни вино.

Не большая ль теперь случилась мне обида,

Как нежели была Юноне от Парида?

Или я не могу повергнуть сих затей?..»

Уже он закричал: «Робята, дай плетей!»

Но вздумал, что сие бессмертным непристойно,

Хоть дело, по его, плетей сие достойно,

Но сан ему его дурить не дозволял,

Он инако отмстить обиду помышлял,

И рек: «Когда я мог ругавшуюся мною

Достойно наказать прегорду Алкиною,

Презревши некогда мой праздник, сам Пентей

Отведал и дубья, не только что плетей;

Не эдакие я безделки прежде строил

Над теми, кто меня в пиянстве беспокоил».

При сих речах его смутился пьяный зрак;

Он сел на роспуски, поехал на кабак,

Неукротиму месть имея в мыслях рьяных.

О стеночке лепясь, приходит в шайку пьяных.

Тогда был праздный день от всех мирских сует:

По улицам народ бродил лишь чуть был свет,

Вертелися мозги во лбах у пьяных с хмеля,

А именно была то сырная неделя[9].

Как мыши на крупу ползут из темных нор,

Так чернь валила вся в кабак с высоких гор,

Которы строило искусство, не природа,

Для утешения рабочего народа;

Там шли сапожники, портные и ткачи

И зараженные собою рифмачи,

Которые, стихи писавши, в нос свой дуют

И сочиненьями как лаптями торгуют;

Там много зрелося расквашенных носов,

Один был в синяках, другой без волосов,

А третий оттирал свои замерзлы губы,

Четвертый исчислял, не все ль пропали зубы

От поражения сторонних кулаков.

Там множество сошлось различных дураков;

Меж прочими вошел в кабак детина взрачный,

Картежник, пьяница, буян, боец кулачный,

И словом, был краса тогда Ямской он всей,

Художеством ямщик, названьем Елисей;

Был смур на нем кафтан и шапка набекрене,

Волжаный кнут[10] его болтался на колене,

Который пьяный дом лишь только посетил,

Как море пьяных шум мгновенно укротил;

Под воздухом простер свой ход веселый чистым,

Поехал, как Нептун, по вод верхам пенистым.[11]

Прости, о муза! мне, что так я захотел

И два сии стиха неистово воспел;

Тебе я признаюсь, хотя в них смысла мало,

Да естество себя в них хитро изломало,

Чрез них-то, может быть, хвалу я получу,

Отныне так я петь стихи мои хочу;

Мне кажется, что я тебя не обижаю,

Когда я школьному напеву подражаю[12].

Но если их пером ты действуешь сама,

Не спятила ль и ты на старости с ума?

Ах! нет, я пред тобой грешу, любезна муза,

С невеждами отнюдь не ищешь ты союза,

Наперсники твои знакомы между нас;

Единого из них вмещает днесь Парнас,

Другие и теперь на свете обитают,

Которых жительми парнасскими считают,[13]

Итак, полезнее мне, мнится, самому

Последовати их рассудку и уму.

Уже напря́гнув я мои малейши силы

И следую певцам, которые мне милы;

Достигну ли конца, иль пусть хотя споткнусь,

Я оным буду прав, что я люблю их вкус;

Кто ж будет хулить то, и тем я отпущаю;

И к повести своей я мысли обращаю.

Уж Вакх пияного увидел ямщика,

В нем радость разлилась по сердцу, как река;

Уж мысленно себе успех свой предвещает;

К Силену обратясь, и так ему вещает:

«Не се ли вышния судьбы теперь предел,

Что я уж то нашел, чего искать хотел?

Детина оный дюж мне кажется по взору,