Избранные произведения - [23]

С могуществом таким сравниться б мог.

И ты, кого с начала дней моих

Смиренно призываю,

Смерть дивная, одна

Состраждущая мукам,

Коль я тебе хоть раз воздал хвалу,

Коль я твою божественную суть

Берег (когда старалась посягнуть

Чернь на нее), преграды ставя злу,—

Не медли больше, согласись склониться

На странные мольбы И погрузи во мглу

Мой взор печальный, о времен царица.

Но, внявшая мольбе,

Расправив крылья в срок,

Меня — разящим рок

Найдешь, с открытым лбом, с мечом, в борьбе:

Бичующей рукой,

Моей невинной кровью

Залитой, к славословью

Привыкшей, восхищаться я не стану

В угоду лжи людской.

С напрасною надеждою, которой

Младенцев тешит мир,

С бессмысленной опорой

Порву я; лишь одно,

Лишь на тебя оставлю упованье,

Спокойное одно лишь ожиданье —

Припав к тебе, уснуть.

Склонив лицо на девственную грудь.

Перевод А. Наймана

К СЕБЕ САМОМУ [55]

Теперь ты умолкнешь навеки,

Усталое сердце. Исчез тот последний обман,

Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясных

Постиг, что погасла не только

Надежда, но даже желанье обманов прекрасных.

Умолкни навеки. Довольно

Ты билось. Порывы твои

Напрасны. Земля недостойна

И вздоха. Вся жизнь —

Лишь горечь и скука. Трясина — весь мир.

Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют

Мученья последние. Нашему роду

Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне.

Природа, тебя — торжество

Таинственных сил, что лишь гибель всему предлагают,

И вечную тщетность всего.

Перевод А. Ахматовой

АСПАЗИЯ [56]

Является мне в мыслях иногда,

Аспазия, твой образ. Или, беглый,

Он предо мной сверкает в месте людном

В чужом лице; или в полях пустынных

Днем ясным, а порой в безмолвье звездном

От сладостной гармонии родившись,

В моей душе, еще к смятенью близкой,

Проснется это гордое виденье.

О, как любима, боги, та, что прежде

Была моей отрадой и моей

Эринией. Мне стоит лишь вдохнуть

Прибрежный аромат или цветов

Благоуханье на дорогах сельских,

И снова вижу я тебя такою,

Как в ясный день, когда ты в дом вошла,

Дышавший свежестью цветов весенних.

В одежде цвета полевой фиалки

И ангельской сияя красотой

Ты предо мной предстала; ты лежала

Средь белизны мехов, окружена

Дыханьем сладострастья; горячо,

Прелестница искусная, малюток

Своих ты в губы целовала нежно,

Их обнимала тонкою рукой,

И приникали кроткие созданья,

Не знающие о твоих уловках,

К груди желанной. Чудилась иною

Земля, и новым — небосвод, и свет —

Божественным мне в мыслях. Так мне в грудь,

Хоть я и защищал ее, послала

Твоя рука стрелу с живою силой.

Стрелу, что я носил, стеная часто,

Пока два раза обновилось солнце.

Божественным мне показалась светом

Твоя краса, о донна. Не одно ли

Внушают нам волненье красота И

музыка, что тайну Елисейских

Полей нам открывают часто? Смертный —

Раб, восхищенный дочерью души —

Любовною мечтою, что вмещает

В себя Олимп и всем — лицом, повадкой,

Речами — женщину напоминает,

Которую восторженный влюбленный

(Как полагает он в смятенье) любит.

И вот уж не мечту, а только эту,

Земную, в упоении объятий,

Он любит, преклоняется пред ней.

Узнав же заблужденье и подмену,

Он гневается; и винит в обмане

Напрасно женщину. Небесный образ

Натуре женской редко лишь доступен;

И, что за дар от красоты ее

Влюбленный получает благородный,

Ее головке не вместить. Напрасно,

Увидев этих взглядов блеск, мужчина

Надеется, напрасно ожидает

Любви сильнейшей, чем его любовь,

От женщины, что создана природой

Во всем слабей мужчины. Потому что

Коль члены у нее слабей и тоньше,

То не сильнее и не глубже разум.

И ты еще ни разу не могла

Себе представить то, что ты сама

Внушала мне, Аспазия. Не знаешь

Безмерности любви, ужасных мук,

Порывов несказанных, тщетных грез,

Тобой во мне зажженных. И вовеки

Не поняла б ты это. Точно так

Не знает музыкант, что он рукой

Иль голосом волшебным вызывает

Во внемлющих ему. Та умерла

Аспазия, которую любил я.

Не стало той, которая однажды

Явилась целью жизни всей. На миг

Лишь оживает, если милый призрак

Передо мною предстает. Не только

Еще красива ты, но столь красива,

Что, кажется мне, превосходишь всех.

Но жар угас, тобой рожденный, ибо

Любил я не тебя, а Божество,

Что ныне живо — иль погребено —

В моей душе. Его я обожал;

И так мне нравилась его краса,

Что я, хоть понял с самого начала

Всю суть твою, твои уловки, козни,

Все ж, увидав его прекрасный свет

В глазах твоих, шел за тобою жадно,

Пока оно здесь жило — не обманут,

Но, наслаждаясь глубочайшим сходством,

В жестоком долгом рабстве пребывал.

Теперь хвались умением своим.

Рассказывай, что ты одна из всех,

Пред кем я гордой головой поник,

Кому я отдал добровольно сердце

Неукротимое. Скажи другим,

Что первой ты была (но и последней,

Надеюсь), для кого мои ресницы

С мольбою поднимались и пред кем

Я, робкий и трепещущий (сейчас

Я от стыда горю), себя лишенный,

Ловил покорно речь твою, желанья,

Движенья, от надменности бледнел

Твоей, светлел при милостивом знаке,

От взгляда каждого в лице менялся.

Но вот очарование пропало,

И на землю ярмо мое свалилось;

Вот почему я весел. Хоть и полон

Досады я, но после рабства, после

Всех заблуждений я, спокойный, стал

На сторону рассудка и свободы.

Ведь если жизнь без чувств и заблуждений

Ночь средь зимы беззвездная, то мне

За жребий человеческий довольно

Той мести, утешения того,

Что на траве лежу я, улыбаясь,