Избранные произведения. II том - [1095]

Ферранте что-то недовольно буркнул. Дробный стук, словно перекладывались сосновые доски, а затем последовали звуки, в которых Фьяметта ничего попять не могла, в которые вплеталась латынь Вителли с добавкой древнееврейского или, возможно, просто бессмысленный набор слов.

— Что они делают сейчас? — спросила она у Монреале.

— Мне кажется, это заклинание, построенное на принципе противоположности, — сказал он, продолжая внимательно слушать. — Как будто совсем новое… Мне кажется, они заставляют гадюку… э… прости Фьяметта… укусить труп пли трупы. Это как будто входит в формулу сохранения…

Снова дробный стук и внезапно крики:

— Берегись! Она бьет хвостом.

— Не урони…

Торопливое шарканье.

— Хватайте ее!

— Сам хватай!

— Уползает под стол… — И после паузы Вителли просительно:

— На вас сапоги, ваша милость.

— Рук они мне не защитят, если пошарить там в темноте. Ты ведь об этом? — холодно сказал Ферранте. — Сам лезь туда за ней. Или вымани чарами, мой маленький маг!

— Я совсем истощен волхованиями, — сказал Вителли и, судя по голосу, сказал чистую правду: тихо и медлительно.

Ферранте снова сплюнул, но возражать не стал, а ограничился распоряжением:

— Возвращайся утром и наведи тут порядок. Когда будешь видеть получше. Поймай ее тогда. Если она не уползет под дверь. А теперь слезай оттуда!

— Хорошо… ваша милость, — устало вздохнул Вителли.

Короткий стук — Вителли слез со стола? — а затем новые шорохи, шелест, шаги, дверь закрывается, скрипит ключ в замке. И нерушимая тишина. Когда за окном рабочей комнаты Монреале раздалась соловьиная трель, Фьяметта подскочила. Свеча уже догорала.

Амброз встряхнулся и начал зажигать новые свечи от старой, пока она совсем не погасла. Более яркий свет словно вернул всех в настоящее. Монреале потер лицо в глубоких складках. Фьяметта потянулась, разминая затекшие руки. Тамбуринчик безмолвствовал. Конечно, конечно, Тейр успел ускользнуть до того, как вошел Ферранте со своим домашним магом. Ей оставалось только радоваться, что он не стал свидетелем чуткого надругательства над телом и духом его брата.

— Батюшка воспротивился жуткому подношению Ферранте, правда, отче?

Монреале ответил не сразу, хотя вымученно улыбнулся ей.

— Оба некроманта сочли, что преуспели, — сказал он наконец. — Однако они могли и ошибаться, Самообман — обычная ловушка для тех, кто прибегает к черной магии.

Фьяметта сочла, что это слабое утешение возникло из борьбы желания успокоить ее и из честности. Монреале был Монреале, и честность возобладала.

Амброз пододвинул аббату деревянное кресло, а сам тяжело опустился на табурет, уныло морща лоб.

— Кто такой Джакопо Шпренгер, отче? Если не считать, что он также Никколо Вителли, секретарь?

Монреале откинулся на спинку с усталым и расстроенным видом.

— Мне было почудилось, что он — демон, но затем я нашел более правдоподобное объяснение. Лет десять назад мой орден отправил меня изучать высшую духовную сторону чародейства в Болонском университете у кардинала Кардини, дабы Церковь могла поручить мне выдачу разрешений мастерам магам вроде твоего отца, Фьяметта. В то время в моем колледже учился блестящий молодой студент из Милана по имени Джакопо Шпренгер. Он был самого простого происхождения, но стал бакалавром, постигнув семь свободных искусств, и готовился стать самым молодым доктором богословия и чародейства, каких знал ученый мир. На мой взгляд, он был слишком молод. Блистательные способности… без мудрости. Так бывает. — Монреале вздохнул. — Его готовили в инквизиторы. Вновь слишком тяжкое бремя для его возраста, хотя, боюсь, гордыня его была такова, что сам он этого никогда не признал бы. Он начал глубоко изучать черную магию, чтобы помогать инквизиции в разоблачении колдунов и колдуний, творящих зло, прибегая к услугам демонов. Он трудился над трактатом, который намеревался посвятить папе, озаглавив его «Молот ведьм». Эта тема его захватила. Слишком захватила, как мы поняли, когда было уже поздно. Он соблазнился предметом своих розысков, как иногда случается с чародеями, начал применять свои познания в демонологии и вскоре совсем сбился с пути. Кто охранит охраняющих?

Монреале уставился на язычки пламени свечей и обеими ладонями растер немеющее от утомления лицо.

— Боюсь, я принял немалое участие в обличении его… э… ночных занятий. Его исключили и без шума предали суду, чтобы не бросить тени на репутацию колледжа. Я свидетельствовал против него. Но еще до вынесения приговора он в темнице покончил с собой. Проглотил ядовитый сублимат, который ему кто-то тайком передал. Во всяком случае, так сказали мне. Теперь же я полагаю, что его унесли из темницы живым, лишь изображавшим смерть с помощью каких-то средств — медицинских и магических.

— Кардиналу Кардини, мне и доктору из колледжа правоведения, — продолжал Монреале, помолчав, — было поручено заняться его бумагами. Кардинал Кардини намеревался сперва просто внести его книгу в Индекс запрещенных книг, пока мы не изучим ее подробнее. У Шпренгера был жадный ум и поразительная память — собранных им заклинаний, наглядных случаев, поверий и всяких россказней хватило бы и на десять фолиантов. Но он не обладал логическим умом. Стиль его был легким, даже убедительным, но ученость — легковесной, невзыскательность — безграничной, а познания в судебных процедурах… доктор права только руками всплескивал. Шпренгер настойчиво рекомендовал, чтобы ведьм, черных колдуний, вынуждали под пыткой называть сообщников! Я знаю, к каким пыткам прибегает святая инквизиция, и что за люди ими занимаются. Только вообразите, сколько бессмысленных обвинений это породит, и каждое приводит к новым арестам, к новым обвинениям… И вскоре вся округа будет ввергнута в ужасающий хаос! Все это вело к прямому безумию. По-моему, в этом воплотилась борьба Шпренгера — дневного Шпренгера — против самого себя, ночного. Я рекомендовал сжечь и книгу, и все его записи.