Избранные произведения. II том - [1093]

— Возможно, конечно, — согласился Никколо. — Однако Бенефорте пришлось бы отвести глаза этому ханже Монреале.

— Быть бы Монреале инквизитором! С таким-то длиннющим носом!

— Духу не хватает.

— Или он хочет, чтобы о нем так думали, — кисло заметил Ферранте.

— Я знаю этот голос, — пробормотал Монреале над ухом Фьяметты. — Никколо… Никколо какой?

— У сеньора Ферранте, — сообщил Амброз, — есть секретарь, отче, Никколо Вителли. Ходят слухи, что он тень Ферранте. Мне говорили, что служит он у Ферранте четыре года. Люди Ферранте его боятся. Я полагал, из-за коварства и пронырливости, но, как видно, за этим кроется и еще что-то.

— Я имел в виду… — Монреале покачал головой. — Но полагаю, именно этот Вителли — причина того, что Ферранте, который в дни своего кондотьерства как будто к магии особо причастен не был, теперь, несомненно, совсем ей предался.

— Животным перец вреда не причинил, — вкрадчиво произнес голос Ферранте с пергамента.

— Еще бы! — пробормотала Фьяметта. — Они ведь лишены дара речи.

–.. и заклинание, выгравированное на дне солонки, отлично воздействовало на соль, — продолжал Ферранте. — Значит, второе должно воздействовать на перец. Думаю, нам надо попробовать еще раз, но на том, кто сможет сообщить о результатах больше, чем собачка мадонны Джулии.

— Мы? — опасливо переспросил Вителли.

— Я произнесу заклинание, — сказал сеньор Ферранте, — а ты положишь перчинку на язык. Только не глотай ее.

— Ах, так! — последовало уязвленное молчание. — Ну что же. Тогда приступим. Нас в эту ночь ждут дела поважнее.

Теперь шорохи и позвякивание подсказывали Фьяметте ясные образы: Ферранте в свете свечи вглядывается в дно солонки ее отца, возвращает солонку на подставку из черного дерева и кладет щепотку перца в миниатюрный греческий храм под золотой рукой богини. Быстрым шепотом она истолковывала звуки для Монреале и Амброза. И действительно, вскоре голос Ферранте произнес нараспев по-латыни заклинание перца.

— А теперь попробуй! — приказал сеньор Ферранте. Мгновение спустя голос Вителли, видимо, старавшегося не сбросить перец с языка, промямлил:

— Я ничо не чусую, вамилось.

— Не может же он бездействовать! Перец. Язык. Ты не испытываешь прилив красноречия?

— Нет.

— Хм. Ты не чувствуешь, что можешь подчинить чужие мысли? Солги мне и убеди меня, что ложь — это правда. Какого цвета у меня волосы?

— Шерпы, вамилось.

— Скажи: рыжие.

— Ры… шерны! — Последнее слово было выкрикнуто так, что могло сместить перец.

— Но скажи: рыжие!

Краткое молчание.

— Бог мой! — прошептал Ферранте. — Перец заставляет говорить правду?

— Наконец-то сообразил! — проворчала Фьяметта.

— Видимо, правда в его мыслях занимает мало места, — заметил Амброз.

— Нет, не выплевывай! — приказал голос Ферранте. — Я должен убедиться. Сколько… сколько тебе лет?

— Тридцать два года, ваша милость.

— Где ты родился?

— В Милане.

— Как… э… тебя зовут.

— Джакопо Шпренгер.

— Что-о! — Голос Ферранте слился с голосом Монреале в возгласе изумления, когда аббат стукнул кулаком по столу, вскричав:

— Что-о! Этого не может быть!

Из тамбурина донеслось перханье и бурчание человека, отчаянно вытирающего рот полотенцем.

— Заклинание вынуждает говорить правду? — спросил Ферранте у секретаря.

— Видимо так, ваша милость, — ответил Вителли-Шпренгер с явной злостью. После недолгой паузы под, кто знает, каким яростным взглядом сеньора Лозимо, секретарь продолжал неохотно:

— Фамилию Вителли я взял… в юности. После… после маленького недоразумения с законом в Болонье.

— Ну… Половина негодяев в моих отрядах напридумывала себе новые фамилии. Но я не предполагал, что ты что-то от меня утаиваешь, милый мой. — Тон Ферранте был снисходительно-прощающим, но в нем пряталась опасная холодность стали.

— Все люди что-то утаивают, — с тревогой сказал Вителли, затем его голос стал вкрадчивым:

— Вам угодно самому проверить перец, ваша милость?

— Нет, — ответил Ферранте с той же иронией в голосе. — Я вполне полагаюсь на тебя. Или на Бенефорте. Но, дьявол, какое сокровище! Только вообрази, каким он будет подспорьем при допросе пленных? Или людей, припрятавших свое золото и драгоценности… — От этой мысли у него даже голос прервался.

— Господи! — простонал аббат Монреале совсем иным тоном. — Неужели не существует магии, самой белой, человеческих намерений, самых чистых, которые невозможно извратить? Если даже сама правда не божественна… — Его губы растянулись в гримасе боли.

— Кто такой Джакопо Шпренгер? — прошептал Амброз. Видимо, как и Фьяметта, он не мог одолеть ощущения, что раз они слышат Ферранте, то и Ферранте может их услышать.

— Возможно ли? Тот в красном на башне… но он стал таким худым! Я расскажу вам, но позже, шшш! — Монреале наклонил ухо над тамбуринчиком, как и Фьяметта, пытаясь угадать, какие новые приготовления Ферранте и Вителли скрываются за различными шорохами. Однако на этот раз случайное слово, приказание, скрип, казалось, говорили ему гораздо больше, чем Фьяметте, потому что он начал тихо высказывать догадки Амброзу и ей.

— По-моему, они чертят на полу магическую фигуру. Линии, сдерживающие мистические силы планет или их металлов… священные имена, чтобы подчинять себе или сдерживать силы их духов. Должен сказать, очень странное сочетание высшей и низшей магии.