Избранные произведения - [39]

Отравлено и неполно.

Но будет… вновь меня тоска

Начнёт терзать, а смерть близка.

В себе присутствие её

Я начинаю ощущать…

Зачем земное бытиё

В устах с проклятьем покидать?

Благословление всему,

Благословление уму,

За то что он благословлять

До смерти жизнь нам запретил.

Благословление судьбе,

Благословление борьбе,

Хотя бесплодной, наших сил!

Дай руку мне… открой окно,

Прекрасно… так! Ещё темно,

Но загорелась неба твердь…

Туда, туда! Авось хоть смерть

С звездами нас соединит,

И к бездне света отлетит

Частица светлая моя…

Авось её недаром я,

Как клад заветный сохранил.

Но, так иль иначе, я жил!

17

И с этим словом на устах

Замолк он: больше не слыхал

Ни звука я; в моих руках

Я руку хладную держал

И думал, что забылся он.

И точно, будто в тихий сон

Он погрузился… Ничего

В чертах измученных его

Не изменилось; так же зла

Улыбка вечная была,

И так же горд и грустен взгляд.

Мне было тяжко… Никогда

Лучу дневному не был рад

Я так от сердца, как тогда;

Вставало солнце, и в окно

Блеснуло, юное всегда,

Всегда прекрасное равно,

И озарило бедный прах,

Мечтавший так же, как оно,

Лучами вечными сиять,

И на измученных чертах

Ещё не стертую печать,

Недавней мысли грустный след,

Всему насмешливый привет.

(Февраль 1846)

Встреча Рассказ в стихах

Посвящается А.Фету

1

Опять Москва, — опять былая

Мелькает жизнь передо мной,

Однообразная, пустая,

Но даже в пустоте самой

Хандры глубоко безотрадной

В себе таящая залог —

Хандры, которой русский бог

Души, до жизни слишком жадной,

Порывы дерзкие сковал, —

Зачем? Он лучше, верно, знал,

Предвидя гордую замашку

Жить чересчур уж нараспашку,

Перехвативши налету

И пережив почти за даром,

Что братья старшие в поту

Чела, с терпением и жаром,

Века трудились добывать,

. . . . . . . . . . . . . . .

2

Одни верхушки, как известно,

Достались нам от стран чужих.

И что же делать? Стало тесно

Нам в гранях, ими отлитых.

Мы переходим эти грани,

Но не уставши, как они:

От их борьбы, от их страданий

Мы взяли следствие одни.

И русский ум понять не может,

Что их и мучит, и тревожит,

Чего им рушить слишком жаль…

Ему, стоящему на гранях,

С желаньем жизни, с мощью в дланях,

Ясней неведомая даль,

И видит он орлиным оком

В своём грядущем недалеком

Мету совсем иной борьбы —

Иракла новые столбы.

3

Теперь же — зритель равнодушный

Паденья старых пирамид —

С зевотой праздною и скучной

На мир с просонья он глядит,

Как сидень Муромец, от скуки

Лежит да ждёт, сложивши руки…

Зачем лежит? чего он ждёт?

То знает бог… Он воззовёт

К работе спящий дух народа,

Когда урочный час придёт!

Недаром царственного рода

Скалы недвижней в нём оплот…

Недаром бдят неспящим оком

Над ним преемники Петра! —

Придёт та славная пора,

Когда в их подвиге высоком

Заветы господа поймёт

Избранный господом народ!

4

И пусть покамест он зевает,

В затылке роется подчас,

Хандрит, лениво протирает

Спросонья пару мутных глаз.

Так много сил под ленью праздной

Затаено, как клад, лежит,

И в той хандре однообразной

Залог грядущего сокрыт,

И в песни грустно-полусонной,

Ленивой, вялой, монотонной

Порыв размашисто-живой

Сверкает молнией порой.

То жажда лесу, вольной воли,

Размеров новых бытия —

Та песнь, о родина моя,

Предчувствие великой доли!..

Проснёшься ты, — твой час пробьёт,

Избранный господом народ!

5

С тебя спадут оковы лени,

Сонливость праздной пустоты;

Вождём племён и поколений

К высокой цели встанешь ты.

И просияет светом око,

Зане, кто зрак раба принял,

Тебя над царствами высоко,

О Русь, поставить предызбрал.

И воспарит орёл державный,

. . . . . . . . . . . . . . .

6

Но в срок великого призванья,

Всё так же степь свою любя,

Ты помянешь, народ избранья,

Хандру, вскормившую тебя,

Как нянька старая, бывало…

Ты скажешь: «Добрая хандра

За мною по пятам бежала,

Гнала, бывало со двора

В цыганский табор, в степь родную

Иль в европейский Вавилон,

Размыкать грусть-кручину злую,

Рассеять неотвязный сон».

Тогда тебе хандры старинной,

Быть может, будет даже жаль —

Так степняка берёт печаль

По стороне своей пустынной;

Так первый я — люблю хандру

И, вероятно, с ней умру.

7

Люблю хандру, люблю Москву я,

Хотел бы снова целый день

Лежать с сигарою, тоскуя,

Браня родную нашу лень;

Или, без дела и без цели,

Пуститься рыскать по домам,

Где все мне страшно надоели,

Где надоел я страшно сам

И где, приличную осанку

Принявши, с повестью в устах

О политических делах,

Всегда прочтённых на изнанку,

Меня встречали… или вкось

И вкривь — о вечном Nichts и Alles

Решали споры. Так велось

В Москве, бывало, — но остались

В ней, вероятно, скука та ж,

Вопросы те же, та же блажь.

8

Опять проходят предо мною

Теней китайских длинный ряд,

И снова брошен я хандрою

На театральный маскарад.

Театр кончается: лакеи,

Толчками все разбужены,

Ленивы, вялы и сонны,

Ругая барские затеи,

Тихонько в двери лож глядят

И карт засаленных колоды

В ливреи прячут… Переходы

И лестницы уже кипят

Толпой, бегущею заране

Ко входу выбираться, — она

Уж насладилася сполна

И только щупает в кармане,

Еще ль футляр покамест цел

Или сосед его поддел?

9

А между тем на сцене шумно

Роберта-Дьявола гремит

Трио́ последнее: кипит

Страданием, тоской безумной,

Борьбою страшной… Вот и (он),

Проклятьем неба поражен

И величав, как образ медный,

Стоит недвижимый и бледный,

И, словно вопль, несется звук:

Gieb mir mein Kind, mein Kind zuruck!