Избранные поэмы и стихотворения - [12]

И снова: — Ну зачем, скажи? Ведь это ж ой-ун-вэй,

Ведь это ж черти с нами пошутили:

Живые мертвым во какой отгрохали музей,

А говорить им там не разрешили!

И плачет бадхн пьяненький, и лезет он в карман,

И вот передо мной Псалмы раскрыты.

— Скажи, ты пепел или песнь? Ты бадхн иль обман?

Прах иль один из тридцати шести ты?

Ювелир из Салоников

Промокший, к ювелиру из Салоников вхожу,

Как под хупу, под полог лиловатый

И в лупу меж его бровей, как в третий глаз, гляжу,

И кланяюсь ему, как виноватый.

— Отец сокровищ, я уже с рассвета на ногах,

Всех ювелиров обошел и знаю:

Лишь у тебя сокровище найдется в тайниках

Для той, чье имя я благословляю.

Шкатулку достает он, и в печали голубой

Лежат сапфиры на его ладони и

Мерцают. — Не найдешь нигде гармонии такой,

Пожалуй, даже и в самой гармонии.

Но если хочешь мой совет: для той, что любишь ты,

Что сны твои ночные окрыляет,

В нить капли этого дождя чистейшей чистоты

Собрал бы я: дешевле не бывает.

Юность

Реальнее ножа и проще хлеба мой фантом,

Из глины ты, моя фата-моргана.

Не для того ли на берег я выплюнут китом,

Чтоб слушать фортепьяно урагана?

Я слышу. Мне семнадцать. Стрелки башенных часов,

В который раз, на том же самом круге,

Показывают юность (время сдохнет без кругов):

Дождь, двое, и она дрожит в испуге.

Дрожит над нами красный зонт, сгорая со стыда,

Как будто он всего здесь неуместней,

И пьян благоуханием я раз и навсегда —

Дождя ли, тела, или Песни Песней?

О, девушка, чей зонт судьба над нами подняла,

Ты с той поры мне сквозь дожди светила,

Что ж ты меня лишь от воды тогда уберегла,

Что ж от огня меня ты не укрыла?

Матросы

У берегов Италии лежащие на дне

Который век матросики бедовые,

По пляжу уцелевший шкандыбает и в волне

Улыбки ваши ищет он фартовые.

О, юноши, о, юности бессрочная краса,

Над нами каждый мускул ваш смеется,

Настанет срок, когда подняв тугие паруса,

Мессия сквозь туманы к вам прорвется.

Мои матросы, пьяные от спирта до сих пор,

Кораллы вас в кораллы превратили,

Морских татуировок проступил на мне узор,

Пока читал я письма из бутыли.

Глубь неба на волне — вот ваша пристань. Как же быть?

Как мне до вас, я думаю, добраться?

Как мне до этой пристани хоть на слезе доплыть?

— По дождевому компасу держаться.

Метемпсихоз

Тут, за стеной, где от себя своей рукой привит

Был доктор Время, я укрыт надежно.

Решеткой забрано окно, стекло его дрожит,

Подзуживая нервы осторожно.

Арабской вязью на стекле струй дождевых трактат

Все пишется. Оконные решетки

Забыть не могут: бушевал как пламя маскарад —

Пираты, боги, демоны, красотки.

Я вглядываюсь в камень цитадели, чтобы в нем

Найти черты минувших поколений.

Я с ликами терновника, в сиянье голубом,

Беседую на языке знамений.

Я вслушиваюсь, жду, и вот опять (в который раз?) —

Из гроба в колыбель, и так — века мне.

Я тут родился. Умер тут. И навсегда увяз

В твоем, о Яффо, сокровенном камне.

1967

ТЕРНОВНИК

1.

Впившись в грудь гранитную, терновые кусты

Ночью в черном пламени горят и не сгорают,

Счет моим шагам они ведут из темноты

И меня на Гору вдоль тропинки провожают.

Те кусты-костры в страницы пинкосов давно

Воткнуты синайскими паломниками были.

Думал я: легенда, слух, предание темно…

Но в Горe горят они — опасно трогать были!

Пьет жару терновник, словно птица пьет росу.

Жар… жар… жар… Нисходит и зовет все выше, выше.

Каждый куст свой малый кус от солнца на весу

Тянет и колючками блестит в гранитной нише.

Лишь в пещере Илии темно. С крутых высот

Рушатся над ней жары солярные каскады.

Сердце кочевое, и в тебе полно темнот,

Ты — терновник, но в тебе блуждают сны-номады.

2.

Жар… жар… жар… Терновник, раскалясь до красноты,

Паром стал, и буквами тотчас же обернулся,

Врезанными искони в гранитные пласты;

Синий задрожал песок, но так и не очнулся.

Алфавит колючий, где, в какие дни, века

Я тебя узнал? Скажи, дорога далека ли?

Может, вправду, ангел мой забыл мне дать щелчка

Прежде чем на землю навсегда меня сослали?

Может, буквоцветы с раскаленного листа

Жадно припадают где-то там к первоистоку?

Не создать пунсонщику подобного шрифта,

Не сложить наборщику колючих литер в строку.

Знаю, знаю, спутник мой: «да будет свет!», скажи —

Вспыхнет свет; «да будет тьма!» — блеснув последним бликом,

День зарежут в тот же миг порфирные ножи;

Скажешь «буря!», и она ответит львиным рыком.

3.

Здесь могу я тишину сквозь слезы увидать

(Зацветет она вот-вот во влаге той теплицы),

Слушать слух ее, глядеть в глаза ее, вдыхать

Вдохновение ее горящей небылицы.

Запах детства. Корень мой, мой стебель, мой побег.

Тень орла свой черный нож все точит о каменья,

Искры брызгают, точь-в-точь на вкус как первый снег.

Только в детстве были мне такие откровенья.

Были в детстве, на Горе, три тыщи лет назад?

Годы — капли в море, не считай: несметны сроки.

В паутине солнца я оставил там свой взгляд,

Грифель мой оставил там начертанные строки.

Нынче мог бы осушить всю чашу утра я,

Чтобы крылья дать строке, теперь мне света мало.

Нынче на колени встать должна душа моя,

Чтоб новехонькой войти во влажное зерцало.

4.

В реку синюю смотрю с Горы. Там, в глубине,

Рыбы нет, лишь кости человечьи там клубятся.

Синяя нездешнесть, острова, которых нет,

Ищет их Вчера — никак ему не доискаться.

Вижу Род пустыни я с вершины. Коротка