Избранные письма о куртуазном маньеризме - [10]

Шрифт
Интервал

Излюбленное нами полусладкое винцо в магазине на Преображенской площади никак не хотело кончаться, и мы потратили на него до копейки все оставшиеся у меня деньги, после чего вернулись к Михаилу. Однако хозяйка дома Елена уже не в силах была дышать разреженной атмосферой утонченного остроумия и бесшабашного веселья, взирающего свысока на житейскую суету. Я понял это по ее бледному лицу и напряженной улыбке, а также по нескольким двусмысленным репликам, от которых она не смогла воздержаться. Бардодым не любил замечать сложностей в окружающей его жизни, но мне многолетний опыт общения с женщинами подсказал, что наше присутствие из желанного становится обременительным и нам следует собираться, если мы не хотим оставить по себе неприятные воспоминания. Наполнив стаканы из только что откупоренной бутылки, я залпом осушил свой стакан и предложил Бардодыму сделать то же самое, присовокупив: «Выпьем на дорожку, коннетабль! Хозяева устали от нас, это немудрено. Возможно, в другом месте нам удастся урвать еще толику счастья». Елена начала было извиняться, но я ласково прервал ее, положив руку на ее бледную ладонь с голубоватыми жилками: «Не стоит, дружочек, нам и впрямь пора ехать, а тебе пора отдохнуть. Спасибо за все, мы недостойны твоего гостеприимства». Все–таки невнятные извинения и оправдания Елены провожали нас до самых дверей: долг хозяйки и любовь к куртуазным маньеристам боролись в ней с усталостью и чисто женским стремлением к упорядоченной жизни. Из–за ее спины доносилось виноватое мычание фотографа.

Местом нашего дальнейшего пребывания мы с коннетаблем не сговариваясь избрали общежитие Литературного института. Лишь там в понедельник утром можно было встретить людей, в которых ненависть к обыденному течению жизни сильнее трезвого рассудка, ежеминутно твердящего нам о том, что поддерживать земное существование без особых лишений можно только в рамках этой обыденности. Пока мы задыхались в переполненном вагоне метро (впрочем, ощущение нехватки воздуха вызывалось также и похмельным синдромом), Бардодым успел поведать мне горестную историю своего друга, тоже сочинителя, некоего Андрея Романенко, брошенного в тюрьму без достаточных на то оснований. Надо сказать, что в последнее (отсутствие оснований) я не очень поверил, зная нерассуждающую преданность коннетабля друзьям, которая заставляла его оправдывать даже самые сомнительные их поступки. Для начала мы решили навестить командора Ордена Константина Григорьева. Однако едва мы вступили в коридор, выводивший к комнате Григорьева, как из груди Бардодыма вырвался удивленный возглас «Чха!», которому он обучился в Абхазии. В такое замешательство Бардодыма привел вполне обычный с виду юноша–блондин, как раз в эту минуту открывавший ключом дверь своей комнаты. «А я думал, ты в тюрьме», — с детской непосредственностью обратился к блондину Бардодым. Тут до меня дошло, что этот юноша и есть тюремный сиделец Романенко. Он несколькими фразами рассеял заблуждение коннетабля, выросшее на почве непроверенных слухов, затем коннетабль нас познакомил, и после обмена приветствиями между Бардодымом и Романенко состоялся следующий диалог: «Какими судьбами в нашу обитель?» — поинтересовался Романенко. «Мы ищем достойного человека, который согласился бы выступить спонсором наших дальнейших развлечений», — веско сказал Бардодым. «Ну, в разумных пределах я и сам готов выступить спонсором», — осторожно произнес Романенко. После этих слов у нас с коннетаблем отлегло от сердца: впереди вновь был день веселья, не предваряемого никакими утомительными заботами. Далее замелькали сумки, полные бутылок, комнаты общежития с их жалким уютом, все новые и новые незнакомые, но весьма симпатичные лица. В тот день я на собственной шкуре ощутил тот факт, что всякий уважающий себя литератор рад выпить с куртуазным маньеристом, даже если последний уже и лыка не вяжет.

Очнулся я среди ночи в комнате Григорьева лежащим в одежде на кровати. Ночное небо за окном мягко светилось сиреневым, где–то в недрах затихшего общежития из прохудившегося крана в раковину струйкой бежала вода, а под окнами, сотрясая тяжелым сопением здания, полз припозднившийся тягач — непременный обитатель всякой московской ночи. Я почувствовал, что Григорьев тоже не спит, и заговорил с ним. В жилах моих еще вовсю бродил хмель, но сознание было совершенно ясным. Беседа наша, как и любая беседа тет–а–тет при подобных обстоятельствах, отличалась крайней, если не сказать болезненной, откровенностью. Я заметил, что все доверительные разговоры, которые мне приходилось вести, складывались двояко: либо мне исповедовались и спрашивали совета по главным житейским вопросам, либо меня начинали поучать. Впрочем, разговоры второго рода я без церемоний пресекал язвительными насмешками ввиду их явной нелепости. Исповеди же приходилось тактично выслушивать, и советы приходилось давать, но всякий раз недоумение закрадывалось мне в душу: почему люди склонны доверять решение своих проблем человеку, жизнь которого настолько лишена внутренней гармонии? Неужели этот разлад вовсе незаметен со стороны? Ведь порой мне ничего так не хотелось, как самому выложить кому–нибудь все, что меня гложет, и потребовать советов, подсознательно надеясь на то, что мне порекомендуют поступать как раз так, как мне и хочется. В разговоре с Григорьевым я вновь выступал в привычной роли умудренного годами и опытом философа, советы которого являются увесистыми плодами нешуточных раздумий. Однако вместе с рассветом, осторожно размывавшим заоконную черноту, к сердцу моему подкатывала тоска: четыре дня эфемерной гармонии истекли, и приходилось вновь возвращаться к той жизни, в которой под внешней размеренностью скрываются растерянность и разлад. Бардодыму, пожалуй, куда легче, чем мне, ведь он никогда не сомневался ни в том, что он создан для богемной жизни, ни в истинности самой этой жизни. Впрочем, возможно, и мне давно следовало бы встать на его точку зрения и не подвергать никчемным сомнениям естественный ход вещей. Однако меня всегда повергало в смущение следующее парадоксальное обстоятельство: жизнь, которую ведут люди искусства и которая признается естественной для них, крайне отрицательно влияет на деятельность в искусстве. С другой стороны, мы ведь никому ничего не были должны, а создали все же немало — не пора ли удалиться в богему, как некогда отшельники удалялись от сует мира? Как существует много жизненных путей, так же много есть и способов ухода от жизни.


Еще от автора Андрей Владимирович Добрынин
Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

 Это было его призванием, и он отлично справлялся с заданиями вне зависимости от собственных убеждений, признавая единственный принцип при выборе очередного места работы - размер предполагаемого гонорара. Коллеги знали его по татуировке на руке - личному номеру. Но однажды его, опытного бойца, киллера- профессионала, подставил старый приятель, крутой мафиози. Виктор Корсаков, американец русского происхождения, умел хорошо воевать. Отныне вся жизнь Корсакова направлена на месть. Готовя операцию против своего врага, он сталкивается с ошеломляющим фактом: на сей раз его цель совпала с интересами российских спецслужб.Новое издание романа "Твой личный номер".


Орден куртуазных маньеристов

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».


Кольцевой разлом

С Виктором Корсаковым, американцем русского происхождения и профессиональным солдатом, воевавшим в Латинской Америке, на Ближнем Востоке и других "горячих точках", читатель уже знаком по книге "Смерть говорит по-русски". В новом романе-боевике мы встречаем Корсакова уже в России, в момент вооруженного выступления мощной террористической организации, которое до основания потрясает все российские структуры власти. Драматические сцены насилия, предательства, любви, резкие повороты сюжета, непредсказуемый финал делают "Кольцевой разлом" желанным приобретением для всех ценителей "литературы действия".


Записки обольстителя

Воспроизводится по изданию: Орден куртуазных маньеристов. Отстойник вечности. Избранная проза: — М.: Издательский Дом «Букмэн», 1996. — 591 с.


Пресс-релиз Ордена куртуазных маньеристов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.



Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

Воспроизводится по изданию: Орден куртуазных маньеристов. Отстойник вечности. Избранная проза: — М.: Издательский Дом «Букмэн», 1996. — 591 с.


Черный пробел

Черный пробел: Роман в 6 ч. / Андрей Добрынин. — [Балашиха]: Изд-во ТКО «АСТ»: Изд-во Моск. с.-х. акад., [1992?]. — 118 с.; 20 см. ISBN 5-88196-030-0: Б. ц.