Избранные новеллы - [46]

Сразу после этого раздались удары молотка — прямо по мотору, я почувствовал, как кровь у меня сворачивается от ужаса. При этом он громко кричал, раскусывал слова, я только и смог понять, что он прямо сейчас постучит к ним в дверь, так, мол, и так, а когда он их увидит, будет так, мол, и так, а подзаборник, если там какой окажется: мотай отсюда! «Демонтировать! — хрипел он. — Все демонтировать! И сматываться! Потом — в машину! Все — все! Теперь мне на все наплевать! На всю вселенную!»

В это мгновение я уловил какой-то размалывающий звук. Сперва я подумал, что это он так скрежещет зубами, но потом раздался жесткий, глухой удар, и захмелевший напарник воскликнул с тихим напевом в голосе: «Я его вынул, я его вынул! Эй, историк, ты только погляди: мы спасены! Мы спасены!»

Я поспешно перевел глаза на дверь: дверь не шевельнулась. Но в любую минуту мог вбежать один из охранников, или два, или все сразу. Адвокат, как он заверил меня заплетающимся языком, силился «продолжить свое расследование» — анализ — вот что всего важней — ни одна проволочка не останется лежать рядом с другой, — потом он зарокотал: «Конец всего прекрасней! Ура, ура, конец света!»

Я пытался прервать его пьяную болтовню, но мне это не удалось. Я видел, как он медленно, с кряхтением распрямился, держа перед грудью совсем даже не тяжелое для нормального человека стальное тело мотора. Дрожа всем телом, он поднял его — «тоже мне нагрузка» — над головой, короткими шажками подбежал поближе и с резким смешком наконец-то швырнул его в бельевую корзину, на разложенный там инструмент. «Выковырял — выцарапал — вы… вы… чего вы?..» — кричал он, глядя на меня победоносным взором.

«Цыц! — зашипел на него я, прижал палец к губам и указал на дверь. А потом, понизив голос: — Все пошло псу под хвост!» «Что? Почему? — пробормотал он, явно прочувствовав мои слова и растерявшись, потом обвел кухню пустым взглядом, и я понял, что он больше не знает, где находится. — Псу под хвост, говоришь? А как же иначе? Что я еще мог сделать? Вступить на крестный путь? Возносить жалобы? Я? Жаловаться? На машины? Воздушные машины — постельные машины — колбасные машины!» Потом, без всякого перехода, он рявкнул, запрокинув голову и обращаясь к потолочным балкам, где груши электрических ламп крест-накрест разбрасывали тени по всей кухне — на печь и на столы, на до блеска начищенные горшки и кастрюли, словно все как есть предметы надлежало пометить и зарегистрировать сейчас и навсегда. А что он выкрикивал в воздух, понять было трудно. Немного погодя он, с гаечным ключом в руке, продекламировал: «Тот, кто однажды нагую Диану…»

Тут кухонная дверь с грохотом распахнулась, в кухню ворвались черные тени. Я даже удивился, что это не произошло раньше. Я спасся за свой стол и попробовал вытянуться по стойке смирно, поднял подбородок, но не поднял глаз — просто не смог. Поэтому я видел только сапоги, которые поначалу обступили нас полукругом, потом же, словно им трудно было отрываться от пола, приблизились на полшажка, и еще на полшажка, хотя и не все сразу, и как полукруг стал сжиматься все тесней и тесней — все!

«Что здесь происходит?» — взревел один голос, я, собственно, разобрал лишь последнее слово, ибо оно подобно раздвижной трубе подъехало к нам. Все предметы на кухне, исчерченные черными тенями балок, словно пригнулись. Вокруг меня зазияла пустота, как разинутый рот. А потом, я и впрямь это слышал, зазвучал голос моего напарника: «Ах, мои лапочки, вернулись наконец! Вы случайно не знаете, кто такой Данте? Пардон, я хотел спросить, не знаете ли вы его Беа-Петрарку?» Я мог теперь хорошо себе представить, каким голосом в свои лучшие времена обращался мой напарник к свидетелю, которого рассматривал как свою добычу.

Некоторые из сапог отступили на полшажка, другие, напротив, придвинулись ближе, потом носки сапог стали поворачиваться друг к другу, словно желая поглядеть друг на друга и кое о чем расспросить. Но тут дверь кухни еще раз ударила о, судя по всему, полые стойки дверного косяка, и это прозвучало как удар грома. А после этого торопливый голос что-то сообщил. Я мог разобрать только: «Тревога!», потом: «Воздушная тревога!», потом: «Затемнение!» И дикие неразборчивые выкрики: «Свинство», «Саботаж!», еще я успел разобрать: «Мы с вами посчитаемся!..», «Собаки!», «Мы вам еще покажем!» — обрывки фраз, вырывающиеся из их глоток, скакали по комнате и шипели, как петарды. Сапоги подпрыгивали, перемещались по комнате, разворачивались, исчезали. И снова грохнула дверь, и свет погас, наконец-то погас. Стало темно, как в аду, но теперь мне больше не надо было опускать глаза, теперь я мог устремить их куда захочу.

— Эй ты, — прошептал я, — где ты есть?

И он немедленно отозвался с улыбкой, я слышал по его голосу, что с улыбкой, потому что голос у него покачивался:

— Внутри прохладного и жидкого кристалла. Но смуглую пастушку увидав, когда та покрывало поднимает с волос своих…

Я в ответ сказал что-то типа: «Заткнись!» и ощупью стал продвигаться к нему, тут вдруг между нами возник луч света из его фонарика. Меня так напугала эта неожиданная вспышка, что я ударил по этому фонарику и закричал: «Ты что, рехнулся!? Гаси свет! Ты что, не слышишь, там, на небе!?» Мне припомнился гул, который я уловил с полчаса тому назад. Он направил конус света на бельевую корзину — как меч, в его движении было много от театрального смирения пьяницы, но было и что-то другое, вот только я не умею это выразить в словах. Он начал бормотать что-то непонятное, но вдруг четким и холодным голосом произнес: «Конец!»