Избранные новеллы - [45]
«Маловато, — пробормотал он, едва все охранники выбежали прочь, — а ну, давай сюда!» Он поднял крышку с одного цилиндра, залез туда и наполнил мои руки мясным фаршем. Я наклонился и начал поедать этот фарш. «А ну живо по карманам, наложить полные карманы! — Он тоже жевал, и глотал, и задыхался, потом вдруг заорал на меня: — Утри рыло! И нос! Господи, историк, у меня такое чувство, будто я не человек, а медведь и только что задрал теленка. Ну, жуй, жуй, не то… Сейчас бы глоток водки в самый раз!»
Сразу после этого он взял несколько гаечных ключей и принялся вывинчивать толстый стальной кожух, в котором скрывался мотор. Охранник и в самом деле принес шинели, причем сразу три, и принялся расстилать их на каменных плитах пола. Другой выложил на кухонный стол рулон миллиметровки, рядом линейку, карандаш и даже ластик.
Третий пришел чуть погодя с водкой и ватой, четвертый — с карманным фонариком, да, организация сработала как на фронте.
Адвокат принял все доставленное. Колбасная машина была вмонтирована в цементный блок, а отверстие цилиндра, размещенного на кубе, находилось как раз на таком уровне, что в него можно было без труда заглянуть. Поскольку в довершение всего машина была задвинута в самый угол, мой напарник, когда нагибался и светил на расчищенный тем временем двигатель, находился как бы за крепостным валом. Мы все слышали, как он с поистине профессиональным негодованием обращался к мотору. Я подошел поближе, поглядел, как он малыми и большими ключами открутил и вывинтил несколько гаек, после чего начал протягивать мне детали из чрева двигателя, попутно наделяя их всех именами. «Щит Горгоны» А, пиши, флянец Е — внимание, гаечник и матричник, а вот и еще три бабочки! Берегись, банка с принципами!
«Заткнись!» — хотел бы я ему крикнуть, я побаивался, как бы наши охранники, которые поначалу глядели на нас с известным участием, не смекнули, о чем он говорит. Но вскоре они начали прогуливаться по кухне, обступили нас, разговаривали друг с другом, один из них указал на электрическую лампочку и на незатемненные окна, другие пожали плечами, взмахнули руками, вышли, все, кроме одного. А у последнего нашего охранника был какой-то сонный вид. Он глядел, как я записываю на миллиметровой бумаге каждый слог из сообщенных мне, и, с хрустом зевнув, спросил, сколько это еще займет времени.
«Как управимся, так и кончим», — я сразу заметил, что у моего партнера как-то посвежел голос, сам он оживился, и я сразу понял: водка! Я нагнулся над столом, я выписывал какие-то цифры и знаки, ощущая взгляд охранника у себя на затылке. Цифры и знаки были точные, даже сверхточные, но ничего не означали. В моих снах, которые возникли после этой ночи, я видел таблицы, полные знаков, которые, едва я намеревался их прочесть, сразу обращались в бессмысленные закорючки. Я даже готов поверить, что страх, который в ту ночь затруднял мое дыхание, происходил более из этих удушающих объятий бессмыслицы, чем из опасения, что дурак-охранник у меня за спиной вдруг разоблачит нас. Бессмыслица! Представьте себе заодно, как я там сидел: карманы полны жидкого колбасного фарша. Измельченная, но еще не отваренная мясная смесь вдруг заставляла меня подумать об уже переваренной пище. Более для того, чтобы освободиться от содержимого своих карманов, я несколько раз совал себе в рот целую пригоршню фарша, но заглотить это слишком жирное месиво мог лишь с большим трудом, я давился, глотал и под конец вытирал со лба холодный пот. Вдобавок я все время ощущал, как холодный жир медленно проникает сквозь подкладку и пачкает кожу у меня между ногами. Первый раз за всю жизнь я почувствовал, до чего отвратительно иметь тело. А поскольку я его имел, это жадное, неуправляемое тело, я и к машине отнесся вполне нейтрально. В признание моих заслуг она умастила меня — в самом начале и в самом конце моего пищеварительного тракта. Я увидел себя стоящим перед кафедрой в этом пропитанном фаршем одеянии, я сам на нее поднялся; каждая из тысячи моих лекций, в которых я заглаживал правду до полной неузнаваемости, каждая была всего лишь очередным шагом к моему месту перед этой машиной.
Охранника вот уже несколько минут не было на кухне. Я подкрался к своему партнеру и увидел, как он именно в этот миг подносит бутылку к губам. «Не надо, — начал заклинать его я, — по тебе уже и так заметно. И тогда…» — «Тогда?» Он спросил это высоким голосом, а потом пробормотал себе под нос что-то непристойное и захихикал, и одновременно сунул какой-то инструмент, который я не успел разглядеть, прямо в мотор, надавил обеими руками на инструмент, сгорбился, надавил сверху вниз, словно работая ломом. Когда после всех этих действий ничто не шелохнулось, он покачал головой, снова схватил бутылку, отхлебнул, передал ее мне, но я поспешил вернуться к столу, на котором была разостлана моя миллиметровая бумага. Я услышал, как он обращается к винту, который где-то в каком-то месте еще удерживал мотор в кожухе: «Но где же, где же? И как я его найду, если мотор не захочет вылезать? И как он вылезет, если его держит какой-то винт? И как я доберусь до этого поганого винта, если перед этим не сдвинуть мотор в сторону? Моя рука — это вам не червяк, а червяк — это вам не гаечный ключ. Да-да-да, есть здесь какой-то секрет… или просто роковая судьба? Как по-твоему? — Он возвысил голос. — Роковая судьба, состоящая из одного единственного винта, который нельзя найти, до которого нельзя добраться. Но разве это… это просто никак не соотносится… разве это не подло? Один-единственный винтик преграждает мне дорогу — а война в любой день, в любую минуту может кончиться, а я… И чтоб эта дурацкая штука так меня подвела — колбасная машина, которую может починить любой ученик, я ж сколько раз слышал: плохой контакт, плохой-то плохой, но где? А мотор надо демонтировать, так вроде говорят… отвернуть все гайки или все шайбы… И вот где-то там внутри сидит такая подлюга, а ты не можешь до нее добраться…» Слова завершились булькающим звуком, а потом звоном стекла о металл. Я глянул на дверь и потер пальцем лоб, словно мне срочно надо было о чем-то вспомнить, о чем-то очень важном. В потолочных балках жужжало какое-то насекомое, настойчиво и монотонно, облетая лампу. Я слышал, как мой напарник почти уже заплетающимся языком завел речь о своей матери, а вместо демонтажа завел речь о демонизме.
