Избранные и прекрасные - [34]

Человек у дверей кивнул, пропуская меня, и, едва шагнув через порог, я вдруг почувствовала, что падаю, но не камнем вниз, в кроличью нору, а так, будто с замиранием сердца вдруг оступилась на самой последней ступеньке крутой подвальной лестницы. Нога ушла вниз, я взглянула туда же и увидела элегантный бальный зал с занавешенными зеркальными стенами, длинной барной стойкой из палисандра и бронзы и сводный оркестр, в котором все до единого музыканты играли с завязанными глазами.

Жаркая волна удовольствия окатила меня, когда я посмотрела вниз, на людей в зале, и не предположила, не понадеялась, а поняла, что они такие же, как я. Разумеется, не совсем, но тот момент лишил меня дара речи, и я чуть не расплакалась, а компания молодых людей, пришедших чуть позже, оттеснила меня в сторону, чтобы спуститься по лестнице и присоединиться к веселью.

Когда меня толкнули, чары отчасти рассеялись, но даже теперь, спустя четыре года, я ощущала отголоски давнего изумления, входя в дверь, – с броским розовым пионом за ухом, в изумрудно-зеленом шелковом платье с танцующей бахромой из медного бисера. Меня так и распирало от избытка энергии, которую я была готова потратить за ночь, и, как только оркестр заиграл первую песню, я очутилась в объятиях толстой негритянки в белом смокинге, атласные лацканы которого сияли как звезды в мягком свете. Ее длинные загнутые ресницы походили на крылья ангелов, и она, прижавшись круглой щекой к моей щеке, заставила мое сердце забиться быстрее. Танцевала она легко, но мне показалось, что она спутала меня с кем-то, потому что сразу, как только отзвучала «Крошка с Бродвея», она передала меня следующему партнеру.

На смену девушке в смокинге явился Морис Уайлдер, который задел во мне какие-то струнки, будучи умопомрачительным красавцем в огненно-красном платье.

– Пошлятина, – поддразнила я, с удовольствием глядя, как его узкое лицо заливает румянец и как он привлекает меня к себе, чтобы уткнуться в волосы. Кому-нибудь следовало посоветовать ему надевать комбинацию: сквозь просвечивающую ткань я чувствовала каждый дюйм его тела и, если уж начистоту, радовалась, что ему пока никто не дал такой совет. Он разрешил мне увлечь его за один из гигантских раскидистых нефролеписов и поцеловать, но больше не позволил ничего, и я его отпустила.

Как у всех завсегдатаев, близких к фешенебельным кругам, у меня в «Золушке» имелся свой счет. Мой был открыт на имя «Мисс Шанхай» – сама я ни за что не выбрала бы его, но благодаря ему получала восхитительные напитки в венецианском стекле. В ту ночь я была в зеленом, и, на удачу, им привезли отличный абсент прямиком от поставщика из залива. Опираясь на стойку, я наблюдала, как бармен сооружает мне напиток, опустив в стакан толстого стекла, чуть тонированного, чтобы подчеркнуть зелень содержимого, ложку-шумовку с сахарной кошечкой, мордочку, лапки и хвост которой оттенили, слегка подпалив. Бармен пристроил ручку шумовки в углублении на краю стакана, высоко поднял бутылку с мутноватой жидкостью, чтобы струя образовала элегантную узкую дугу, и полил кошечку зеленым спиртным. Когда сахар полностью растворился, а стакан заполнился на три четверти, бармен пустил его скользить по стойке в мою сторону, и я заулыбалась, взяла ложку, помешала в стакане и нашла место, чтобы присесть.

Люди разводят столько суеты вокруг родного дома. Дэйзи упоенно разглагольствовала о Луисвилле и Чикаго, а Ник, стоило ему выпить лишнего, мог с ума свести разговорами о снегопадах в Миннесоте, о бледных лицах и сияющих глазах среди пшеничных полей, мимо которых проезжаешь на машине. Слушать-то я слушала, но восторгов не разделяла.

Несмотря на это, «Золушка» стала для меня домом, где я могла сидеть на высоких табуретах у зеркал рубинового стекла и потягивать коктейли, скрестив ноги так, чтобы легонько задеть проходящего мимо, если он мне понравится, и заставить взглянуть на меня.

Отсутствие окон создавало в «Золушке» атмосферу подземелья. От этого летом здесь обычно бывало прохладнее, но в Нью-Йорке продолжался один из самых жарких периодов в истории. Мы все будто варились в кипятке, охладиться мне удавалось только благодаря тому, что я налила воды в старый пульверизатор для духов и время от времени щедро опрыскивала себя. В воду я добавила несколько капель духов, так что вечер только начинался, а я уже вся пропахла цитроном, зато не так страдала от жары и вялости, как остальные.

– Ба, да это Джордан Бейкер!

Еще не успев повернуться, я уже улыбалась, потому что узнала голос Мириам Хау, а Мириам Хау обожали все. Рослая, стройная, с зоркими глазами легендарной кошки-саванны, она буквально обвивалась вокруг тебя, и это было лучше, чем набросить на голые плечи норку, – впрочем, нью-йоркским летом о норке никто и не вспоминал.

Той ночью она выглядела шикарно в широком платье из сиреневого шелка, оставляющем открытой ее длинную шею и нежные белые руки. Шею украшало целое состояние – нитка идеально подобранных розовых жемчужин, и, как только я увидела их, мне захотелось приблизить губы к ним и к ее коже под ними.

Оркестр сбавил темп, заиграв «Лавандово-голубую луну», я обняла Мириам за талию и повела ее танцевать. Она не мешала мне вести в танце, мы покачивались в такт скорее огромным вентиляторам у нас над головами, нежели саксофону.