Избранные ходы - [16]

В разгар схватки с первого этажа поступило экстренное сообщение:

— Полундра! На вахте милиция!

Служители порядка прибыли более чем кстати — факультеты «метелили» друг друга до умопомрачения и не могли остановиться. От возгласа «полундра!» созревший чирей драки лопнул и стал вытекать наружу. Бойцы, продолжая пинать друг друга, рванули кто куда — на пожарную лестницу, в туалеты и умывальники, на кухню и по ближайшим комнатам. Милицейскому наряду удалось скрутить и препроводить в участок горстку зазевавшихся зрителей, никакого отношения к драке не имевших.

Чтобы замять инцидент, Рудик обратился к старосте «промышленников» с ящиком кальвадоса. Потерпевшие в качестве откупного потребовали в свое ведение «красный уголок», ключами от которого распоряжался Фельдман. В «красном уголке» было удобно проводить «огоньки», а через окна беспрепятственно проникать в общежитие в любое время суток.

На следующий день, сдав бутылки, Фельдман отхватил себе прекрасные, в клеточку, синтетические носки.

Татьяна по-своему готовилась к балу. Как все уже успели заметить, ее очередной жертвой и надеждой стал Мучкин. В 540-ю комнату она входить не решалась, не в силах придумать подходящий предлог. Справки наводила через Решетнева. Она опасалась, что Борис не придет на бал или явится с какой-нибудь девушкой, и тогда она, Татьяна, останется не у дел.

— А что, все вместе будут, весь институт? — спрашивала она, прикидываясь не очень осведомленной в деталях.

— Как же иначе? — беседовал с ней Решетнев. — Права у всех одинаковые.

— И где же сможет уместиться столько народу?

— В спортзале, — встревал Гриншпон, хотя никто его об этом не просил.

— Дизелисты, конечно, явятся на все сто процентов, — не слыша Мишу, продолжала допрос Татьяна. — У нас в группе, наверное, не все пойдут.

— С чего ты взяла? — поинтересовался Рудик.

— Говорили, — неопределенно отвечала Черемисина.

— Нет, мы на все сто, — заверил Решетнев. — Семьдесят шесть дэ один по этой части самая показательная группа. И Мучкин, и все остальные придут обязательно.

— И, конечно же, с девочками? — попыталась угадать Татьяна.

— Боже, какие у нас девочки?! — утешительно произнес Решетнев. Одна Наташечкина, вернее, Алешечкина, но Борис на нее даже и не смотрит. Впрочем, как и все остальные.

— Почему? — удивилась Татьяна. — Внешне она очень даже ничего.

— Потому.

Решетневу лень было рассказывать, как с самых первых дней Алешечкина Наташа, единственная дама в группе 76-Д1, заявила: «Прошу относиться ко мне как к парню! Никаких ухаживаний, никаких специфических знаков внимания, никаких запретов на вольные темы в моем присутствии!» И она все это так серьезно обосновала и повела себя согласно декларации, что вскоре ее действительно перестали считать девушкой. Особенно в этом смысле она проявила себя в колхозе, где ни в чем не отставала от парней, будь то праздник или будни, день или ночь, крепленое или самогон, с фильтром или без фильтра. И Мучкин стал называть ее не Алешечкиной Наташей, а Наташечкиной Алешей.

— А почему именно Мучкин? — Татьяна выдавала себя с головой.

— Такая у него конституция, — загадочно отвечал Решетнев.

— А-а, — Татьяна понимающе кивала головой и уходила прочь, чтобы завтра снова заявиться в 535-ю и выяснить, не нашел ли себе Мучкин девушку за истекшие сутки.

— Кажется, ваша Таня поступила в институт, чтобы сделать партию, сказал как-то Решетнев своим сожителям.

— Не кажется, а так оно и есть. Прознала, что вуз более-менее машиностроительный, парней предостаточно… — поддержал его Гриншпон.

— Просто у человека необычная психология, вот и все, — возразил Рудик. — Вот ты, — обратился он к Решетневу, — выдержал бы со своим здравым смыслом столько подколов? Нет. А ей — как об стенку горох.

— Но, согласись, в ее систематических стремлениях кого-нибудь иметь есть что-то патологическое, — сказал Гриншпон.

— Татьяне надо прощать, она действует чисто. — Рудик никак не мог натянуть простыню одновременно и на ноги, и на плечи. — Посмотрите на других — хитрят, мудрят, играют, а Татьяна идет на сближение, как рыцарь, с поднятым забралом. Что ж в этом нездорового? Скорее, мы больные.

— Побыстрей бы уж она сыскала свой верный шанс, — произнес, уходя в себя, Артамонов. — Она даже несколько осунулась в последнее время.

Ошибается тот, кто думает, что точить лясы — это удел женщин. Мужчины и здесь далеко обошли слабый пол, но, чтобы окончательно запутать мир, пустили утку, что женщины — сплетницы.

Бал, как и обещал Татьяне Гриншпон, состоялся в спортивном зале. 535-я комната пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе.

Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка.

В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько ярусов, громыхали «Спазмы». 76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля, ведь в нем, считай, половина была своих. Через колонки, подвешенные к баскетбольным щитам, струились звуки. В них угадывался голос Марины.

— Она может стать второй Пугачевой, — сказал Климцов.

— Лучше бы стала первой Коротиной, — выказал нелюбовь к торным дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил стенд «Учимся. Работаем. Отдыхаем». Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты «Спазмов», но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нынкин. Пунтус оставил его, променяв на угловатую победительницу олимпиады. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нынкину и сказал: