Избранные - [20]

Позвал жену срывающимся голосом.

— И как это могло случиться? — спросил он ее хрипло.

— Чего случиться? — спросила Сикстинская мадонна.

— Ничего… — сказал он, — ничего… Принеси ему чай…

Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…

Она принесла чай, вздохнула, он спросил:

— А тортика не осталось?

— Ты ведь знаешь, его ела кошка, — сказала она.

— Да… Да… — сказал он тихо, глядя в одну точку, — кошка съела розу и лепестки…

Сикстинская мадонна ушла, хлопнув дверью.

А Викентий Викторович вдруг стал хохотать, задыхаясь от смеха, вытирая глаза платком. Это был смех от души, смех чрезмерно довольного человека и в то же время смех странный. Может быть, странным он мне показался потому, что я не ожидал его.

Он постепенно кончил смеяться, зачерпнул ложечкой варенье из моего блюдечка, положил его в рот и медленно съел.

Отпил глоток из моего стакана. Взял меня под руку, подвел к буфету, раскрыл настежь дверцы:

— Выбирай, выбирай себе самую лучшую воблу! Вкуснейшая рыба! Самую лучшую выбирай!

— Зачем мне воблу?

— Выбирай, не тушуйся! Ты не знаешь, какая она вкусная, бери! Вот эту красавицу! Ну, на! Самая большая, красивая вобла!

Взял и сунул мне воблу в карман. Я ее вынул, а он мне ее обратно. Что ж, пусть.

— Нам с тобой предстоит серьезная работа, бальзак! — сказал он, потирая руки. — Только морально устойчивая, несомневающаяся личность, как ты…

— Я не бальзак, — прервал я.

Он на миг остановился (как можно, мол, так неделикатно прерывать человека!), отпил еще глоток из моего стакана. Подошел к карте города. Большущая карта во всю стену. В руках он держал не то палку, не то ножку от стула, а шел, как на параде вышагивая. Ткнул палкой в карту:

— Вот здесь я живу! В центре города! Окраины меня не интересуют! Отсюда мы пойдем на демонстрацию под гром оркестра!

Да с таким видом, как будто он один живет в центре города, весь центр из него одного и состоит. Если на то пошло, я тоже живу в центре и ничего в этом особенного не вижу. Подумаешь, велика важность, пойдет на демонстрацию со своим ателье!

Что я морально устойчивый, несомневающийся, мне нравилось. Терпеть не могу, если меня ругают. А когда меня хвалят, я прямо весь загораюсь, у меня появляется дикое желание совершить выдающийся поступок, чтоб меня еще больше хвалили. Тех людей, которые меня хвалят, я обожаю. Они представляются мне настоящими людьми. Хвалебные слова в свой адрес я всегда воспринимаю полностью, сразу и отчетливо. А другие слова до меня доносятся обрывками, клочками, как нечто далекое, ненужное и неинтересное. Я сам в этом нисколько не виноват, так уж устроен. Хотя, может быть, и все так устроены, я над этим вопросом не задумывался. Вероятно, если вдуматься, не очень-то симпатично выходит.

Он палку не опускал, держал ее воткнутой в середину карты и тараторил без умолку.

— Как мне тебя называть? — вдруг заорал он, бросая палку в угол. — Милостивый государь или ваше превосходительство? Ответь мне, пожалуйста, если тебя бальзаком нельзя! Ваше превосходительство или ваше сиятельство? О! Есть! Ваша светлость! Вот как теперь я буду тебя звать! Милости просим вашу светлость на балкон!

Идти мне на балкон или не идти? Чего я там не видел? Но если долго сомневаться, выходит, я сомневающийся. Мне не хотелось быть сомневающимся, и я на балкон вышел.

Вечер был редкий, без ветра.

Трамвай на горе проехал, искры посыпались. Внизу кошка сидела на дереве. Через улицу напротив зеленая реклама ресторана то гасла, то зажигалась.

На всякий случай я встал у двери, хватит с меня его штучек с вареньем! Он продолжал болтать, да так громко, прохожие останавливались поглазеть, что у нас происходит. Свежий воздух, казалось, влил в него новые силы. Он захлебывался словами. Добрая половина слов пролетала мимо моих ушей. Я добросовестно торчал на балконе, делал вид, что слушаю, глазел куда попало, только не на него. Да и он как будто теперь забыл обо мне, увлекшись окончательно.

Подойдя к перилам, я облокотился и плюнул вниз. Снизу закричали. Я отскочил на прежнее место.

Викентий Викторович сделал непонятный жест в сторону моря и ушел с балкона. Я за ним. По спине его скользнули отсветы зеленых букв рекламы ресторана.

Он не мог успокоиться. Стал объяснять свое кредо в жизни. Видит, я не слушаю, хвать меня за лицо своими потными ладонями, — отвратительная привычка человека за лицо хватать!

Я вырвался, терпеть не могу, когда меня руками хватают.

Он настойчиво стал звать Сикстинскую мадонну (в который раз!), жаловаться ей опять собрался, что ли? Это уж слишком! Нет, оказывается, у него имеются свои пункты на все случаи жизни, и всюду ему должны сопутствовать неизменный успех и сплошная удача. Он совсем недавно завершил над пунктами работу и вот теперь хочет прочесть их мне и своей жене.

Она из кухни ответила, что его пункты слушала уже много раз и больше не намерена. Но выяснилось, она не все пункты слышала, он еще добавил. Она ни старые, ни новые пункты слушать не хотела. Он уверял ее, что новые пункты важнее старых и не послушать их — значит не знать ничего. Она ответила решительно и твердо, что лучше пусть не знает ничего, чем слушать его пункты. Он стал просить и требовать, побежал на кухню, наверное, там схватил ее за лицо, я слышал, как она закричала: «Не смей хватать меня за лицо!»