Избранное - [136]

Очередь за черными. Незнакомец спокойно сидит на своем месте и раскатывает пальцами сигарету. Сейчас он думает чуть дольше обычного, быть может, одну, быть может, две минуты. Стоит полная тишина. Никто из находящихся вокруг не осмеливается говорить даже шепотом, почти никто не смотрит больше на доску, все напряженно глядят на молодого человека, на его руки и на его бледное лицо. Не намечается ли там уже крошечная улыбка триумфа в уголках его губ? Не видно ли, как едва заметно расширяются крылья его носа, что предворяет крупные решения? Каким будет следующий ход? К какому сокрушительному удару готовится мастер?

И вот сигарета перестает раскатываться, незнакомец наклоняется вперед, пятнадцать пар глаз следят за его рукой — какой же он сделает ход, какой он сделает ход?.. — и переставляет пешку с G7 — кто бы мог подумать! — пешку с G7 на… G6!

Следует секунда абсолютной тишины. Даже старый Жан на мгновение прекращает дрожать и ерзать на стуле. И совсем немного не хватает для того, чтобы среди публики разразилось ликование! Все выдыхают задержанный в легких воздух, толкают друг друга локтями в бок, мол, видали? Каков хитрец! Во дает! Оставляет преспокойненько ферзя и ходит себе пешкой на G6! Это, конечно, освобождает поле G7 для его слона, ясное дело, и через ход он объявляет шах, а потом…А потом?.. Потом? Ну… — потом Жан в любом случае будет в кратчайшее время разгромлен, это уж ясно. Посмотрите только, как усиленно он уже думает!

И в самом деле — Жан думает. И думает он целую вечность. С ума от него можно сойти! Иногда его рука уже дергается вперед — и снова оттягивается назад. Давай же! Ходи ты, наконец, Жан! Мы хотим видеть игру мастера!

И в конце концов, через пять долгих минут — стоящие вокруг уже зашаркали ногами — Жан находит в себе смелость сделать ход. Он нападает на ферзя. Пешкой он нападает на ферзя. Хочет уйти этим сдерживающим ходом от своей судьбы. Какая наивность! Черным стоит только отступить своим ферзем на две клетки назад и все будет по-старому! Крышка тебе, Жан! Больше ты ничего не придумаешь, хана тебе…

Ведь черные сейчас возьмут… — не видишь, Жан, чего ему там долго думать, сейчас полетят перья! — Черные возьмут… И тут на какое-то мгновенье у всех остановливается сердце, ибо черные, вопреки всему здравому смыслу, не берутся за ферзя, чтобы вывести его из под смехотворной атаки белой пешки, а осуществляют свой намеченный план, ставя слона на G7.

Они смотрят на него в полной растерянности. Все они, словно из благоговения, отступают на полшага назад и смотрят на него в полной растерянности: он жертвует своего ферзя и ходит слоном на G7! И делает это он совершенно сознательно, с неподвижным лицом, сидя спокойно, с видом собственного превосходства на своем стуле — бледный, высокомерный и прекрасный. Тут их глаза покрываются влагой, а сердце окутывается теплом. Он играет так, как хотят играть они, но никогда на это не решаются. Они не понимают, почему он играет так, как он играет, и им это даже все равно, более того, они, возможно, догадываются, что играет он до самоубийственного рискованно. Но они тем не менее хотели бы уметь играть так, как он: великолепно, триумфально, по-наполеонски. Не так, как Жан, боязливая, нерешительная игра которого им понятна, поскольку они сами играют не иначе, чем он, только чуть хуже. Игра Жана благоразумна. Она упорядочена, правильна и раздражительно скучна. Черноволосый же каждым ходом творит чудеса. Он отдает в жертву собственного ферзя, чтобы перевести слона на G7 — когда, скажите, вы еще такое видели? Они стоят тронутые до глубины души перед лицом такого деяния. Теперь он может играть, как ему захочется, они пойдут за ним, вслед за каждым его ходом до самого конца, будь тот счастливым или печальным. Сейчас он их герой и они его любят.

И даже Жан, соперник, рассудочный игрок, колеблется точно от робости перед сиятельным героем, когда передвигает трепещущей рукой пешку для взятия ферзя, и говорит, тихо извиняясь, почти прося, чтобы его не вынуждали на этот поступок: «Если вы мне его отдаете, мосье… я ведь должен… должен…» и бросает умоляющий взгляд на своего противника. Тот сидит с каменным выражением лица и не отвечает. И старик, подавленный, разбитый, бьет.

Через мгновение черный слон объявляет шах. Шах белому королю! Умиление зрителей перерастает в восторг. Потеря ферзя уже забыта. Как один болеют они за молодого претендента и его слона. Шах королю! Они бы тоже так сыграли! Именно так, а не иначе! Шах! Правда, трезвый анализ позиции сказал бы им, что для защиты у белых есть множество возможных ходов, но это никого больше не интересует. Они не хотят больше трезво анализировать, они хотят сейчас видеть только блестящие дела, гениальные атаки и мощные удары, которые разобьют противника. Игра, эта игра, имеет для них теперь только один смысл и интерес: увидеть, как выиграет молодой незнакомец и как окажется низвержен старый шахматный корифей.

Жан медлит и думает. Он знает, что никто не поставит на него больше ни одного су. Но не знает, почему. Он не понимает, почему другие — все ведь опытные шахматисты — не видят силы и стабильности его позиции. На его стороне явное преимущество в одного ферзя и три пешки. Как они могут думать, что он проиграет? Он не может проиграть! — Или все же? Может, он заблуждается? Может, его внимание ослабло? Может, другие видят больше, чем он? Он начинает сомневаться. Может быть, уже заготовлена ловушка, в которую он должен попасть следующим ходом? Где эта ловушка? Он должен ее избежать. Он должен выкрутиться. Он в любом случае не должен отдавать партию за здорово живешь…