Избранное - [4]

Он сплетает ветви, пытается удержать.

Глубоко в полуночном небе плывут круги –

Кто-то канул в небо, и звёзды ещё дрожат.

«В моём краю зима – пожар…»

В моём краю зима – пожар,

До неба выметнуло пламя.

Оно застыло, не дыша,

И степь скользит под облаками:

Поёшь ли, тихо ль говоришь –

Алмазным пламенем горишь!

И слышно только снежный хруст

Да тишину над долгим воем.

Здесь душу покидает Русь

И начинается неволя:

Вдыхаешь в молодую грудь

И степь, и смерть, и снежный путь.

А воздух зол, как тетива,

Свободы ждущая веками,

И всходит белая трава

Вокруг горячего дыханья:

Спеши! Наградою тебе –

Деревня, люди, ночь в избе…

«Печальница и мастерица…»

Маме

Печальница и мастерица

Сегодня сидит без огня.

Далёкий фонарь серебрится

В морозных узорах окна.

Ей кажется: бросишь работу –

И время затянется льдом,

И можно дождаться кого-то,

Кто ищет затерянный дом.

Не цепи смертей и рождений

В предчувствии гласа трубы,

А ветхая ткань сновидений

С серебряной нитью судьбы.

И если расправить руками –

Увидишь в сплетении строк

Горящий на пепельной ткани

Серебряно-светлый цветок.

И пламя займётся иное,

И вспыхнет растерянный взор:

Какой бесконечной зимою

Рождался прекрасный узор!

Какие холодные дали

Свирепо дышали в стекло!

Как руки томились и ждали –

Но вечное время прошло.

«Как я люблю этот поздний покой…»

Как я люблю этот поздний покой –

Низкое небо над белой рекой,

Выстланный снегом каменный мост,

Иву с охапкой брошенных гнёзд,

Издалека, где всходила заря, –

Бурое зарево монастыря,

Много ли, мало ли вёрст и веков

Шелест полозьев, удары подков,

И над покорным молчанием изб –

Флюгер безумный, жалобный визг…

«Мы не умерли и не смирились…»

Мы не умерли и не смирились,

Но взгляни на далёкий закат:

В синем дыме цветёт амариллис –

Это гибнет оставленный град.

Закоптились небесные своды

До глубокой ночной черноты.

В тайном городе нашей свободы

Догорают дома и мосты.

Нам не слышно, как мечутся крики

От огня до небесной реки.

Там горят наши мёртвые книги,

Наши дерзкие черновики.

«Светлеет – словно тонкий лёд…»

Светлеет – словно тонкий лёд

Легко расходится в реке.

Тележка дворника поёт,

Поёт на птичьем языке.

И молодое деревцо

Едва лепечет под окном,

Слепое повернув лицо

Туда, где солнце будет днём.

На миг попробуй замереть,

Закрыть послушные глаза:

Звенят, как праздничная медь,

Малиновые голоса.

О, лёгкий утренний полёт

В пустое небо без примет!

Слепой и тонкий тополёк

Листвой ощупывает свет.

Браслет

Индийские камни на смуглой руке –

Не сон ли тяжёлый, не путь ли кровавый?

Но нет – это к тёмной прозрачной реке

Текут и текут бесконечные травы.

Но нет: это мягко ступает носок,

Но нет: это гул золотого браслета,

Ладонью прижатый горячий висок,

И слёзы, и страх, и мольба до рассвета.

Но нет: это заполночь мимо светил

Ночных – проскользнула в холодных глубинах

Случайная тень ослепительных крыл,

Тревожных и царственных –

Голубиных.

Бронзовый ангел донского монастыря

Перед крыльями твоими

Замираю в тайном страхе:

Вот какие в поднебесье

Иногда летают птахи!

И гудит, пластая воздух,

Крыл томительная бронза,

И глаза твои слепые

Смотрят пристально и грозно.

Но когда же ты летаешь

В пустоте над облаками,

Если даже нынче утром

Ты сидишь на чёрном камне,

А среди крестов и клёнов

Шумно листья облетают,

И хрипатые вороны

Тучи снежные скликают,

И полны густого света

Неопрятные аллеи –

Кажется, не хватит силы

Удержаться на земле…

Гл. 17

Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,

Услышишь: ворота откроются со стоном,

Медлительный рассвет восходит на холмы,

Становится светло, но порожденья тьмы

Ещё тревожат сны, ещё в глухих трущобах –

То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.

Великий город спит роскошным сном блудницы,

И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы –

Туда, в туман полей. В привычной бедной сини

Мерцают купола погубленных церквей.

Жестокий царский труд напрасен – быть пустыне

На месте праздной родины твоей.

Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,

Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?

Но сквозь любой толпы приветственные крики

Ты слышишь гневный хор высоких голосов –

И нестерпимо сквозь небесный белый дым

Сияет юный Иерусалим.

«Никто не едет – Бог с тобой…»

Никто не едет – Бог с тобой!

Всё ветер, ветер – свист и плач,

Обрывок ленты голубой,

И белый плат, и чёрный плащ.

И кони, кони – им невмочь,

Хрипят и бьются под кнутом –

Всё ветер! Кто в такую ночь

Отважится покинуть дом.

И звёзды нынче не горят,

И окна бьёт больная дрожь.

Дорога в рай, дорога в ад –

Россия, осень, снег и дождь.

Настанет время, и по ней –

В замужество, на казнь, на суд –

На тройке загнанных коней

Тебя в неволю повезут.

И ты… да хоть кольцо отдашь –

С размаху, в поле, – всё равно –

За наважденье, за мираж,

За это светлое окно…

«Ветка небесной сирени…»

Ветка небесной сирени,

Свет рассыпая кругом,

Смотрит, как в нищем селенье

Гаснет последний огонь.

Стало пустынно и глухо.

Чует ночная трава,

Как повторяет старуха

Вечной молитвы слова.

Молит, склонясь головою:

Сирый, убогий ночлег

Да обойдёт стороною

Всякий лихой человек…

«Как мало нужно – даже не обман…»

Как мало нужно – даже не обман,

Один намёк, корпускула надежды!

Темнеет и сгущается туман,

Но изнутри сияют вежды –

Свобода! Твой высокий гром

Взрывает глушь почти желанной мукой.

Я знаю, завтра мы умрём,