Избранное - [28]
Конон Степаныч от изумления едва не выпустил багор. Плот стало тихонько сносить слабым течением.
— Да ты что врешь! — наконец испуганно сказал он. Еще в жизни Конон Степаныч, слава богу, никогда ни от кого не получал писем, и в голове его такое событие не укладывалось.
— И не вру, тебе письмо, мамка велела приходить, — уныло повторил мальчик.
Конон Степаныч глубоко перевел стеснившееся дыхание и, ни о чем больше не спрашивая, молча пристал к берегу. У самого края воды воткнул в берег колышек с привязанной к плоту бечевкой и пошел к дому, подхватив багор и деревянное ведро с рыбой.
Серега, шедший несколько сзади, держал руку вытянутой так, чтобы по ней скользили, шелестя и щекотя кожу, колоски ржи, росшей вдоль стежки. Чуть не из-под ног вылетали жаворонки, казавшиеся вблизи большими птицами.
Деревня Кудашево, в одну длинную прямую улицу с шестью десятками дворов, расположилась по склону высокого отлогого холма, спускавшего полоски своих полей к просторному заливному лугу с заводью, где рыбачил Конон Степаныч. Этот луг был крестьянским. За рекой синел берег с помещичьим лесом.
Конон Степаныч вышел к своему неогороженному гумну и задами, мимо неухоженных яблонь прошел к дому. Прислонив багор к крыше, оставил ведро в сенях и вошел в избу. На давно не скобленном, почерневшем столе лежал конверт с едва умещенными на нем неровными строками и круглым штемпелем вместо марок.
Конон Степаныч неловко взял письмо негибкими пальцами, — для чего ему пришлось сдвинуть его на край стола и подхватить снизу, — стал разглядывать, по-разному повертывая. Марфа, в старушечьем темном повойнике и со сложенными на выступающем животе руками, стоя у печи, молча следила за мужем своими черными неподвижными глазами. Серега, остановившись возле отца, старался угадать на конверте выученные в школе буквы. Через отворенную дверь было слышно, как вдруг забилась в ведре засыпающая рыба.
— Шелешпер фунтов на восемь попал — весь о вершу обился, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Конон Степаныч, еще затрудняясь сказать что-либо по поводу смутившего его письма.
Неловко держа на отлете руку с письмом, зажатым двумя пальцами за уголок, он направился вон из избы, напяливая свободной рукой на голову подобие картуза.
— К Ивану Михайлычу сходить, что ли, — сказал он, не оборачиваясь, и пошел к одному из редких грамотеев в деревне.
Письмо оказалось немногословным: сын Конона Ефрем сообщал из госпиталя, что освобожден по чистой и едет домой. Никаких подробностей не было. Он даже поскупился на обычные поклоны родным, однако просил встретить на подводе на станции.
— «Приедем мы с Зададаевым Васькой. Находимся вместе. Он лежит с покрова. Ему ногу начисто отняли…» — Ефрем сообщал и день выезда.
— Что ж, Степаныч, — сказал, сложив письмо, Иван Михайлович, подняв на лоб очки и почесывая небритый подбородок. — Выходит, лошадь хоть сегодня посылай. — Он взглянул на календарь, висевший на воткнутых в щель бревенчатой стены обломанных ножницах. — Да не опоздал ли уже?
Конон Степаныч молча сидел на краешке лавки возле двери, вертя в руках смятый картуз с рваным козырьком. У Ивана Михайловича Колесова, служившего до войны курьером в думе, в тесной избе было чисто и не по-деревенски затейливо обставлено. Конона стесняли крашеный комод, покрытый вязанной крючком скатертью с фестонами, раскрашенные гипсовые фигурки на нем, рамки с фотографиями по стенам, половики, блестящая никелем и алым зевом граммофонная труба, все это невиданное великолепие, и более всего — сама хозяйка Марья Ивановна, поглядывавшая откровенно недружелюбно. Эта разбитная, рыхлого склада бабенка, вывезенная Иваном Михайловичем из Питера, не очень-то жаловала грубую деревенщину и фыркала на нее с высоты своей коломенской образованности.
Смущенный и испуганный Конон Степаныч с трудом вникал в смысл того, что размеренно и внушительно читал ему хозяин дома.
— У него ноги, что ли, нету? — наконец выдавил он из себя.
— Тут не написано, это он про Василия, Ивана Зададаева сына. А там — кто его знает? У твоего, может, обеих ног нет. На то, друг, война, царева служба. Так-то вот! — Иван Михайлович значительно посмотрел на гостя. — Где ты лошадь-то возьмешь?
— Негде мне. У Зададаевых попрошу, у них две. За своим сыном поедут и моего Ефрема прихватят.
— На это ты не располагайся. Зададаев подрядился Бурову срубы возить, он где-то под Марьином, дома вряд ли ближе Петрова дня будет.
— Сходи-ка, сходи туда, — язвительно усмехнулась Марья Ивановна. — Вот Ольгу обрадуешь! Она как раз поторопится выехать за своим безногим муженьком! Небось сначала побежит к садовнику Андрюхе.
Она неприязненно рассмеялась и ушла за перегородку. Следует сказать, что при всем своем пренебрежении к мужикам Марья Ивановна чрезвычайно любопытствовала по части деревенских сплетен и не жалела времени, когда доводилось посудачить и перебрать кому-нибудь косточки возле колодца — в этом освященном временем месте бабьих сходок.
Конон Степаныч ерошил волосы на затылке.
— У Петрухи, Кружного Матвея брата, попросить? — И тут же сам себе ответил: — Нет, этот не даст, а то такое запросит… Может, мне, Иван Михайлыч, к старосте пойти — не нарядит ли он мирскую подводу? Так и так, мол, дело обчественное, солдаты — народ казенный…
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
Авторы обратились к личности экс-президента Ирака Саддама Хусейна не случайно. Подобно другому видному деятелю арабского мира — египетскому президенту Гамалю Абдель Насеру, он бросил вызов Соединенным Штатам. Но если Насер — это уже история, хотя и близкая, то Хусейн — неотъемлемая фигура современной политической истории, один из стратегов XX века. Перед читателем Саддам предстанет как человек, стремящийся к власти, находящийся на вершине власти и потерявший её. Вы узнаете о неизвестных и малоизвестных моментах его биографии, о методах руководства, характере, личной жизни.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.