Избранное - [214]

1980

МОИ ЛЮБИМЦЫ-ПОЙНТЕРЫ

Не будь у этого пса необычной клички — его звали Банзай, — я не мог бы так верно отнести воспоминания о нем к первым годам века, когда где-то, сказочно далеко, на Востоке, шла война и в тихой русской провинции вражеским боевым кличем окрестили охотничью собаку. Сам же этот вислоухий щенок остался запечатленным на выгоревшей фотографии, где он подбегает к мальчику в берете с большим помпоном и длинной тонкой жердью в руке. И когда еще вокруг были люди старше меня, они мне говорили, что этот мальчик — я, а пойнтерок на снимке — отцовский Банзай, замкнувший длинный список его легашей. Отец именно в те поры охладел к охоте и всецело переключился на ужение рыбы.

Может быть, еще и потому запомнился мне этот песик, что сильно впечатлила его смерть: на траве под деревом возле кухонного флигеля лежит распростертая желто-пегая собака, деревянно вытянув длинные ноги, с неподвижным взглядом, бок у нее редко и судорожно подымается, и я, ничего не понимая, со страхом слежу за этим движением… Кто-то взрослый уводит меня прочь, объясняя, что Банзая отравили и он умирает…

Потом были в доме другие собаки, но охотничьи появились значительно позже, когда мне, 13- или 14-летнему школьнику, подарили настоящую двустволку 28-го калибра и разрешили отправиться с ней в лес. Наставником моим в славном стрелковом деле стал настоящий егерь, словно сошедший со страниц тургеневских книг. Он служил в соседнем имении и приходил с кем-нибудь из своих питомцев — разномастных пойнтеров, по старинке натаскиваемых им по тетеревиным выводкам. Приводились эти собаки ненадолго, и я не успевал к ним привыкнуть. Запомнился лишь один кофейно-пегий пойнтер Чок — пес на редкость строгий и самостоятельный, знавший только своего хозяина и никак не отзывавшийся на мои попытки его приласкать: теперь я догадываюсь, что он презирал меня за плохую стрельбу.

Зато вехой на моем охотничьем пути стал красно-пегий Рекс: волею судеб он из проданного соседом имения перекочевал к нам, и я несколько лет сряду исхаживал с ним окрестные угодья, в ту пору дичные. Этот Рекс, ставший в моей охотничьей летописи Рексом-первым, был на удивление выносливым и азартным охотником: среднего роста, приземистый, крепкого сложения, с сухой породистой головой и крупным темным глазом, он как бы олицетворял все достоинства породы. В свое время он был привезен из Гатчины, от известного заводчика Дитца, служившего в царской охоте. Едва ли не с третьего поля Рекс стал анонсировать[24]; обладал он верным чутьем, на поиске знал только один аллюр — галоп, и ходить с ним было праздником: бреди себе спокойно по краешку болота и жди, пока он, обыскав его, возникнет перед тобой из кустов, всем своим видом показывая, что «нашел, мол, ступай за мной!», а потом станет трусить впереди, показывая дорогу и оглядываясь, не отстанешь ли?

От тех лет отделяет меня без малого три четверти века, и воспоминания о них утратили четкие очертания, но сохранилось общее ощущение неутомимого молодого задора, с каким я мерил и мерил версты, завороженно следя за мелькающим в кустах Рексом… Вот он придержал бег, метнулся к краю полянки, обежал ее и потянул как по нитке в сторону, уже крадучись, осторожно переставляя лапы… И ружье само оказывается в руках, и я спешу к псу, не глядя под ноги: в поле зрения только он и крохотное пространство перед ним — Рекс вот-вот замрет на стойке! И тут пугающее, оглушительное, как взрыв, жесткое хлопанье крыл, и мелькание стремительно вылетающих из травы тетеревов… Какие захватывающие дух, неповторимые мгновенья!

Тетеревов тогда водилось повсюду много, нередко встречались глухари; из мшистых кочек клюквенных болот нарядным веером возникали шумные стайки белых куропаток. Выждав, пока уберут рожь и продвинется косьба яровых, мы с Рексом отправлялись в поля. Охота на серых куропаток словно создана для того, чтобы во всем блеске проявились все преимущества пойнтеров — резвый, широкий поиск, элегантный силуэт, бесподобные охотничьи качества и сообразительность, побуждающие его бросить след бегущего выводка и, обскакав широкий круг, зайти ему навстречу и выгнать на охотника.

Эти далекие охотничьи картинки особенно милы мне потому, что пришлись они на крутые годы, непредвидимо распоряжавшиеся людскими судьбами. Проведенные в лесу и поле часы, переполненные охотничьими страстями, уводили за тридевять земель от забот и тревог повседневной жизни. И в памяти они неотделимы от воспоминаний о верном Рексе, знавшем лишь одну радость — подвести хозяина к найденной птице…

И однажды, в начале двадцатых годов, я уехал из своих родных мест, оставив Рекса в добрых охотничьих руках, полагая скоро вернуться. Я не подозревал, что расстаюсь с деревней и полевыми утешными досугами на долгих три десятилетия…

Лишь во второй половине пятидесятых годов довелось мне возвратиться к увлекательным хлопотам об охоте. И тут мне повезло: добрый знакомый, кинолог и великий знаток пойнтеров Борис Николаевич Арманд привез мне как-то толстенькое розоватое существо, одетое в бархатистую белую шерстку с еле проступающими неопределенного цвета пятнами, с чуть темнеющими ушками, смешно свисающими на тупую морщинистую мордочку, и так славно угревшееся у него за пазухой, что, и вынутое оттуда, оно никак не хотело проснуться… Этому щенку суждено было стать Рексом-вторым, призовым пойнтером, не раз занимавшим ведущие места на ринге и полевых испытаниях. Повезло ему в том, что натаскивал его Сергей Сергеевич Телегин — опытнейший и талантливый мастер, к тому же крепко привязавшийся к своему питомцу. Этот грузный пожилой человек умел так мягко и убедительно разговаривать с собаками, что они его слушали, казалось, вникая в каждое слово. До слез пронимала Сергея Сергеевича красота застывшего мраморным изваянием на стойке пойнтера, и он любовался им, не в силах скрыть своего волнения…