Избранное - [111]

Итак, нам следует ожидать, что в один прекрасный день или, вернее, в один прекрасный вечер г-н Грав при содействии просвещенного правительства начнет свои замечательные опыты. Хороши будут тогда скептики, нечего сказать! Придется им вспомнить времена г-на де Лессепса, который обещал соединить два океана и действительно это сделал, несмотря на карканье маловеров. И на этот раз, как всегда, последнее слово останется за наукой, а гениальный г-н Грав восторжествует и посмеется над своими противниками. Благодаря его чрезвычайно важному открытию мы поймем наконец, что небесный свод хоть на что-нибудь годен, и точно определим его подлинную ценность.

Перевод М.Вахтеровой

МАШИНА СЛАВЫ S. G. D. G

Посвящается Стефану Малларме

Sic itu ad astral..[53]

Какой со всех сторон шепот!.. Какое на всех лицах оживление, а вместе с тем и растерянность… Что случилось?

— Случилось то, что… Небывалая в истории Человечества новость!

Баснословное изобретение барона Боттома, инженера Батибиуса Боттома!

При упоминании этого имени (уже прославленного в заморских странах) Потомство будет осенять себя крестным знамением, как при упоминании имени доктора Грава и еще некоторых изобретателей, истинных апостолов Пользы. Судите сами, преувеличиваем ли мы заслуженную им дань восторга, изумления и благодарности. Его машина вырабатывает не что иное, как СЛАВУ. Она приносит Славу, как розовый куст — розы! Аппарат выдающегося физика изготовляет Славу.

Он поставляет ее. Он органически и неуклонно порождает ее. Он обволакивает вас ею! Даже если не желаешь Славы, бежишь от нее прочь, она гонится за тобою по пятам.

Короче говоря, машина Боттома специально предназначена для удовлетворения особ того и другого пола, именуемых драматургами, которым — хоть они от рождения (по какой-то непостижимой прихоти судьбы) и лишены той (отныне не имеющей значения) способности, какую современные литераторы все еще упрямо клеймят словом «талант», — тем не менее хочется обзавестись за наличный расчет миртами какого-нибудь Шекспира, акантами какого-нибудь Скриба, пальмами какого-нибудь Гете и лаврами какого-нибудь Мольера. Что за человек этот Боттом! Судите сами после анализа, после хладнокровного анализа его метода с точек зрения отвлеченной и конкретной.

A priori[54] возникают три вопроса:

1. Что такое Слава?

2. Можно ли установить между машиною (физическим средством) и Славою (интеллектуальною целью) нечто общее, образующее их единство?

3. Что представляет собою это единство?

Рассудим.

1. Что такое Слава?

Если вы обратитесь с таким вопросом к какому-нибудь шутнику, паясничающему на страницах газеты и искушенному в высмеивании самых священных устоев, он, несомненно, ответит нечто вроде следующего:

— Машина Славы, говорите вы?.. Так ведь существует же паровая машина. А Слава сама по себе ведь не что иное, как легкий пар… Как… своего рода дым… как…

Вы, разумеется, сразу же отвернетесь от этого жалкого фигляра, который не может сказать ничего вразумительного, а говорит только потому, что язык без костей.

Если обратитесь к поэту, то из его благородной глотки вылетит приблизительно следующее:

— Слава есть ореол имени в памяти людей. Чтобы постигнуть природу литературной Славы, надо привести пример.

Так, вообразим себе, что в зале собралось двести слушателей. Если вы произнесете в их присутствии имя СКРИБА (возьмем хотя бы его для примера), то электрическое воздействие этого имени непременно вызовет многочисленные восклицания, вроде следующих (ибо теперь каждый имеет представление о своем СКРИБЕ):

— Сложный ум! Пленительный талант!.. Плодовитый драматург!.. Да, как же, автор «Чести и денег»?.. Он смешил еще наших отцов!

— СКРИБ?.. Черт побери! Что и говорить!..

— Еще бы! Как умеет вставить куплет! Глубок, хоть на первый взгляд и забавник!.. Да, он вызывал на размышления! Заправский писатель, слов нет! Великий человек, человек на вес золота.[55]

— А как знал все секреты театра! — и т. д.

Хорошо.

Если вы затем произнесете имя одного из его собратьев, имя МИЛТОНА, например, то можно рассчитывать, что, во-первых, из двухсот присутствующих сто девяносто восемь никогда не листали и даже не заглядывали в книги этого писателя, а во-вторых, одному Великому Зодчему Вселенной может быть ведомо, каким образом оставшиеся двое воображают, будто читали его, когда, по нашим сведениям, на всем земном шаре не бывает и ста человек в столетие (да и то вопрос!), которые могут вообще что-либо читать, даже этикетки на баночках с горчицей.

Тем не менее при имени МИЛТОНА у слушателей сразу же возникает представление о сочинениях ДАЛЕКО НЕ ТАКИХ занимательных, с положительной точки зрения, как произведения СКРИБА. Но эта безотчетная осторожность все же не помешает тому, что, отдавая практически предпочтение СКРИБУ, мысль о сравнении МИЛТОНА с ним покажется (инстинктивно и наперекор всему) равносильной мысли о сравнении скипетра с парою туфель — как бы ни был беден МИЛТОН и сколько бы ни заработал СКРИБ, как долго ни пребывал бы в безвестности МИЛТОН и как бы всемирно знаменит ни был СКРИБ. Короче говоря, впечатление от стихов МИЛТОНА,