Избранное - [31]

Напрасно кричит ей Мишка:

— Фюрге, стой! Фюрге, оставь! Фюрге, ко мне!

Все его старания тщетны — ярость преследования затмила разум собаки, а пыл усердия ослепил ее.

И Фюрге совершает третью, самую непростительную для пули ошибку: уже не удовлетворяясь страхом отары, она избирает себе жертвой хромую овцу, отставшую от стада, которая не может угнаться за остальными; Фюрге своим щенячьим рассудком решает, что овца просто не желает подчиняться, а потому считает ее главным преступником. Она кидается на нее и впивается зубами в овечью ляжку. Почуяв запах крови и мяса, собака рвет и кусает невинную овечку, которая кружится и блеет от боли, стараясь спастись.

К счастью, прокусить овечью ногу до крови Фюрге не удается — она защищена толстым слоем густой шерсти — стрижки еще не было — и пасть собаки набивается мягким, с противным привкусом волокном.

Приходится отпустить овцу, чтобы выплюнуть застрявшую между зубами отвратительную шерсть, но только на мгновение. Фюрге выплевывает шерсть на бегу и снова бросается за отставшей овцой. Она обгоняет ее и, забежав спереди, нацеливается теперь на не защищенную шерстью морду и безволосое ухо. Но тут ее постигает неудача: овца задирает голову кверху, и, сколько Фюрге ни прыгает, ничего у нее не получается — не доросла! Тогда собака вцепляется в переднюю ногу жертвы, валит здоровенную овцу на колени и свирепо впивается в нее клыками, готовая ее задушить.

Перепуганные овцы между тем несутся к каналу, но у насыпи Мишка преграждает им путь, они сбиваются в кучу — Мишка вынужден это сделать, а то обезумевшие от страха овцы способны с разбега перемахнуть через насыпь и броситься в глубокий капал. Ягнята, которым еще не довелось испытать на своем коротком веку всяких ужасов и опасностей, так перепуганы, что не смеют взять вымя у маток, хотя обычно при остановке отары они не теряют ни минуты. Овцы задирают кверху головы, и воздух оглашается блеянием этих беззащитных божьих созданий. Они жмутся друг к другу так тесно, нога к ноге, курдюк к курдюку, что голову некуда втиснуть, и остается одно — поднять ее к небу. Ягнята прячутся под животы маток, а овцы, что оказались с краю, стараются пролезть в середину кучи, чтобы спастись от зубов собаки и избежать опасности, таков уж закон всех трусов.

Мишка орет на Фюрге не переставая, и пули наконец приходит в себя, поднимает голову и видит не только хозяина, но и вдалеке все стадо; оказывается, она осталась посреди пустого луга наедине с хромой овцой.

«Это кончится плохо», — проносится в щенячьем мозгу, и пули, отпустив свою жертву и позволив ей присоединиться к остальным овцам, смотрит на хозяина, на посох в его руке; какие еще будут указания, доволен ли хозяин результатами ее стараний? Ведь нелегкое это дело — пригнать издалека такое огромное стадо!

Но в голосе хозяина звучит угроза, и посох тоже угрожающе ходит вверх и вниз в его руке.

— Ну погоди, мерзавка! — вопит Мишка. — Только подойди поближе, я тебе покажу, как овец драть! Всыплю так, что не обрадуешься!

Банди, который со злорадством наблюдал за неразумными действиями пули, замечает:

— Надо вырвать у нее клыки, а то никогда не выйдет из нее толкового сторожа.

— Клыки, говоришь? — огрызается Мишка. — Будто я без тебя не знаю! Щенок еще, зубы не все вышли. Не бойся, сейчас я ее так проучу, долго помнить будет…

У бедняжки Фюрге упало настроение. Поджав хвост и повесив голову, она тихонько плетется к насыпи, где стоит хозяин, уже успевший выправить положение — вернуть немного успокоившихся овец к их обычному занятию, и они опять принялись щипать траву.

Сам же Мишка направил свои стопы навстречу Фюрге, ибо знает: если ее дожидаться, стоя на месте, придется долго ждать, а то и совсем не дождешься. Ведь у Фюрге достаточно ума, чтобы сообразить — пока гнев хозяина не уляжется, приближаться к нему не стоит.

Но вот звучит безжалостный приказ:

— Фюрге, ко мне!

Надо его выполнять, надо идти, чем бы это ей ни грозило. Пленники, брошенные ниц перед победителем-тираном в старину, наверное, не испытывали такого ужаса, какой охватил сейчас Фюрге, когда она, поджав хвост, с поникшей головой, припадая к земле на все четыре лапы, медленно подползла к ногам Мишки и легла, сжавшись в комочек, — лишь бы удары властелина не пришлись по самым чувствительным местам, только бы он не переломал ей лапы, боже мой, куда спрятать голову, ведь удары по голове всего больнее.

Фюрге уже получала подобный урок, не в первый раз ей влетает. И за ошибки с овцами, и за другие провинности: за мелкое воровство, за недомыслие, за нерадивость. Мишка из тех людей, которые из собственного опыта общения с вышестоящими сделали один вывод — подпаска и собаку надо бить, только так их можно чему-то выучить, и Мишка свято блюдет традицию. Он сам когда-то перенес бесчисленные побои и теперь, поскольку подпаска у него нет, отыгрывается на собаке, без этого Мишка чувствовал бы себя просто несчастным. И, ухватив поудобнее посох, он начинает молотить им по жалкому комочку шерсти.

Нанося удары, он поучает пса так, как это делает мастер, по-отечески наказывая розгами мальчишек-учеников, или строгий отец, который учит плеткой своих сыновей уму-разуму. К собаке он обращается как к мыслящему существу.