Избранное - [33]

А Фюрге по-прежнему лежит на земле и тихонько скулит. Хозяин ушел за отарой, набросив свой залатанный армячишко на плечи. Хорошо овцам, у них короткая память, — они быстро забывают обиду. Но Фюрге не двигается с места.

Сердце собаки переполняет великая печаль. Если бы эту печаль она могла выразить словами, вероятно, они прозвучали бы так: «Уйти, бежать куда глаза глядят, бросить бессердечного хозяина! Только бы уйти, все равно куда, а там будь что будет!»

Но, увы, такая перспектива не менее ужасна! Желудок, пустой желудок, беспощадный голод — вот кто диктует бедной собачонке ее поступки. Что может поделать маленькая черная пули в чужом и злобном мире, если она всегда голодна? Мир для пули полон врагов — свирепых сельских псов, живодеров с собачьими ящиками, жадных и крикливых женщин, грубых и жестоких мужчин.

Но, пожалуй, можно прожить, ловя полевых мышек? Эх, мышки, мышки… Конечно, полевая мышь тоже кое-что для пустого желудка, раз-другой можно утолить голод. Но сколько трудов, сколько сил надо положить, чтобы поймать хотя бы одного крошечного серого зверька. Часами рыться в земле, перекапывать, рвать, кусать, выплевывать горькую, полную травяных корней землю, чтобы поймать щуплую мышку или добраться до ее крохотного потомства. Если к тому же быстроглазая мошенница не ускользнет из норки через запасной выход, оставив бешено роющей землю собаке на память только запах свежего следа.

А уж если мышей трудно добыть, то сусликов и хомяков и подавно, они живут в глубоких норах, а крысы уж больно вонючи и отвратительны. А какие мучительные колики начинаются в кишках от несъедобных кусков кожи или шерсти и как тяжело от них избавиться! Нет, даже горькая корка хлеба куда приятнее, чем подножный корм бездомной собаки, не говоря уже об объедках с хозяйского стола, разбавленных в миске холодной водой. Такова собачья доля — кормиться остатками того, что ест человек.

Разумеется, Фюрге над всем этим размышляла, хотя и вела себя так, будто продумала все от начала до конца. Когда Мишка пустился догонять стадо, она не пошла за хозяином, как обязывал ее долг, а осталась лежать на лугу. Вот и Шайо поднялся и, медленно, лениво переставляя ноги, поплелся вдоль насыпи по направлению к загону, куда уже подтягивалась отара. Но Фюрге только провожала их взглядом и не двинулась с места, словно не в силах пошевелиться от боли.

Мишка поначалу не поинтересовался, следует ли за ним собака. Он шел и сердито ворчал что-то себе под нос. А злился он на многих. На Банди — за то, что тот унес в кармане выигрыш, в том числе и его красивый кисет, на Габора Киша — за то, что черт принес его так некстати, и, наконец, на Фюрге — за то, что на глазах у председателя так глупо гнала отару и набросилась на хромую овцу.

Когда Мишкины мысли достигли этой точки, он обернулся и, поскольку больше не на ком было сорвать зло, весь свой гнев обрушил опять на собаку.

— Ну, погоди, ослиная твоя голова, чтобы тебя черти унесли, получишь ты от меня кормежку, дожидайся! Посмей только подойти к шалашу!

Поняла Фюрге эту обращенную к ней угрозу или нет, неизвестно, но, почувствовав, что хозяин все еще на нее сердится, не пошла вслед за ним, а попыталась подняться на ноги и, когда это ей удалось, двинулась за отарой в обход, прихрамывая на две лапы.

А Мишка, парень взбалмошный и своенравный, в это время думал уже о другом — о том, что он скажет членам правления, если его призовут к ответу по примеру того, как в старину призвали к ответу чабана легендарного короля Матяша за то, что тот променял королевскую овцу с золотым руном на простую черную. Но спустя некоторое время у него возникло неприятное чувство, будто ему чего-то не хватает. Он еще раз оглянулся и увидел, что Фюрге не бежит за ним следом, как он к тому привык, а ковыляет где-то далеко позади. Сколько времени он убил, чтобы приучить ее держаться сзади, а не прыгать перед хозяином, пугая овец. Трусливые овцы думают в этом случае, что собака собирается на них напасть, и пугаются. Они спокойны и не боятся собаки тогда лишь, когда она держится позади пастуха. И Мишка крикнул громко, но уже миролюбиво:

— Эй, Фюрге, ко мне! — Вдобавок он еще присвистнул — ведь собака лучше понимает свист, чем слово. И, кроме того, если человек злится, он свистеть не может, это известно всем собакам.

Фюрге настораживается, а в ее маленьком сердце зарождается надежда: значит, не все еще потеряно, ведь это хозяин зовет ее, как всегда, добродушным и веселым свистом! Быть может, он опять хочет призвать ее на службу… И Фюрге, забыв о своих больных лапах, загорается усердием и спешит на зов, но шагах в двадцати от Мишки останавливается и выжидающе на него поглядывает.

— Ладно уж, иди, не бойся, глупая твоя башка, — добродушно говорит ей Мишка. — Только в другой раз не валяй дурака. Сколько тебя учить, делай, как приказывают! — И он ждет, пока Фюрге смиренно подползет к его ногам.

Доброта снизошла на Мишку. Он нагибается и гладит собаку по голове.

Для Фюрге это все равно, что для набожных прихожан епископское благословение, она бы даже хвостом помахала, если бы он так не болел.