Избранное - [20]

Оскорбление, ибо овчар в некотором смысле отец. Когда овцы пасутся вокруг пастыря своего — он прирожденным владыкой выглядит. Ведь если человек всю жизнь находится пусть даже среди овец и ослов, в чередовании буден он проникается таким чувством, будто и он кое-что да значит: за долгое время он приобретает внушительную, отеческую, прямо-таки царственную осанку.

Овцы, правда, послушны всем людям, они не смотрят сверху вниз на малых сих рода человеческого, как другие животные. Неясно, пожалуй, лишь одно: как относятся овцы к женщинам.

Овца уважает и других животных, маленькую собаку и большого осла, но своего попечителя и защитника видит только в пастухе. В хорошем пастухе, который, кроме как приказывать, умеет еще и любить: «Чума на ваши дурные головы, глупые вы, глупые».

Это так, но ведь, когда человека окружает полное послушание, это не воспитывает его ни демократом, ни дипломатом. Михай Батори ни во что не ставит Андраша Тёрёка.

Он не ссорится с приказчиком, так как побаивается старого барина (ему хорошо здесь с тех пор, как хозяин тот урок получил, в господском стаде шестьдесят пять маток, а в них столько же или больше ягнят); тот, хотя и бьет сам, не задумываясь, однако не терпит, чтобы цапались работники. Но особенно боится он молодого барина с его холодным взглядом: тот хотя и офицер, но до такой степени «современный» человек, что не понимает, как это для двух людей невозможно не подраться.

И вот, поскольку в самоуважении приказчик и повелитель овец не уступают друг другу, не могут ни драться (Андраш Тёрёк тоже воздерживается от этого после драки с Боршошем Чири), ни выносить друг друга, старый барин старается развести их подальше, как двух породистых быков. Чтобы они не причинили друг другу вреда, так как оба они ему нужны: один приносит прибыль, другой поддерживает порядок. Из-за этого-то они и питают друг к другу смертельную ненависть и, даже столкнувшись нос к носу, не разговаривают друг с другом.

Эту ненависть, однако, приходится тоже скрывать от молодого барина, потому что, в отличие от отца, он не понимает и того, как это два работника, состоящие у них на службе, могут ненавидеть друг друга, не разговаривать друг с другом. «Унтер-офицер не злится, не фамильярничает, а докладывает, приказывает и заставляет выполнять приказы».

Однако Андраш Тёрёк уверен в том, что овчары, сколько бы ни верил и ни благоволил им барин, «крепенько» обворовывают барина, потому что и своих овец держат в его стаде, а это немало.

Начинают они весной, то и дело выпуская стада на заколосившийся покосный луг, даже тогда, когда овечий выгон уже покрыт хорошей, по лодыжку, травой, ибо овцы — и пастух тоже — любопытны и охочи до всего нового, иного, как впервые беременная молодка.

Это продолжается осенью, после жатвы, когда по распоряжению барина — «я бы их туда не пустил!» — отары выводят на жнивье, где еще стоят неубранные копны, чтобы овцы подобрали с земли крохи летнего корма. Все это так, но вот овчары — и тут главный виновник их распорядитель Батори — не обращают внимания, что овцы обступают копны, когда никто не видит, и выдергивают из них колосья, потому что не любят соваться носами в твердую острую стерню. Сколько съедят, столько же пропадет зря, потому что зерно высыпается из сухих колосьев и падает на землю, а с земли овца его уже не подбирает. И достается оно мышам да птицам, если пройдет дождь, прорастает. Вот почему вокруг копен на стерне такие густые всходы, что кажется, будто зерен здесь бросили вдесятеро больше.

Так и выходит, что при обмолоте копны дают не столь уж много зерна, и это позор для специалиста по пахоте, севу и удобрению полей — приказчика, а барин смотрит на все сквозь пальцы, потому что замешаны тут его любимцы овчары, у которых одна забота — откармливать, пичкать овец, ведь среди них и их собственные овцы.

Не меньший урон от овец и зимой. Когда стада уже не выгоняют под открытое небо топтать рапс и посевы, пастухи безобразничают в сенной загороди.

Каждый день овцам подвозят на подстилку воз соломы, утром и вечером; ладно, против этого нечего возразить, — хорошее удобрение получается из нее, вот только овчары всегда безбожно уродуют стога. Им, видите ли, нужна только чистая, сухая, по-летнему светлая солома, прогорклую и мокрую они овцам не кладут. Ладно, и против этого нечего возразить, — овца и в сарае делает то же самое, что на поле, целый день ест и машинально жует, перебирает солому. Что ей не надо, то затаптывает. Против этого также нечего возразить, — нельзя же ей класть, себе в разорение, сено или люцерну, она поступит с ними так же. Все это верно, вот только овчары разметывают намокшие стога, чтобы добраться до сухого сена, и никогда не укладывают на место разбросанное; ему, приказчику, приходится следить за тем, чтобы разметанное сено собирали и мало-мальски наводили порядок в сенной загороди, потому что старый барин страшно ругается, а молодой лишь смотрит на приказчика своими холодными глазами: это что такое?

А что творится ближе к весне! Оягнившимся маткам, пока они еще не выходят на пастбище, надо давать люцерну, и лошадям, на которых пашут и сеют, тоже. И так как барин никогда не устанавливает порцион и Андраш Тёрёк напрасно просит об этом, овчары, не боясь ни бога, ни черта, воруют люцерну для овец и плюют на него, когда он спрашивает, что будут есть лошади позже, в день святого Георгия, когда овчары уже переберутся на пастбища, а лошади еще будут ходить в хомуте на севе.