Избранное в 2 томах. Том 2 - [16]

Наконец открылась дверь. В ней стоял молодой, весь отутюженный и начищенный эсэсовец в черном мундире. Даже в бледном свете лампочки на нем блестело все — пуговицы и пряжки, серебряное шитье на отворотах тужурки, череп-заколка на галстуке, эсэсовские молнии в петлицах.

— Прошу, мадемуазель! — с улыбкой сказал он по-русски.

Лощеный эсэсовец — было понятно, что он кто-то вроде адъютанта при большом гестаповском начальнике, — ввел Сашу в просторный кабинет. За письменным столом, над которым висел портрет Гитлера, сидел пожилой эсэсовец. Знаки в петлицах его мундира говорили о высоком чине: оберштурмбанфюрер — если перевести на армейские звания — чин, равный полковнику. Сбоку стола сидел еще один эсэсовец, помоложе и чином, видно, поменьше. Саша не разглядела, что у него в петлицах, он сидел вполоборота к ней. «Да что их разглядывать? — сказала себе. — Ведь мне теперь все равно, кто они и что. Ведь все, что узнаю здесь, уже не смогу передать нашим. Присматриваюсь по привычке… Будто задание выполняю».

Саша стояла посреди кабинета, а два гестаповца внимательно рассматривали ее. Старший полистал какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе, и Саша догадалась, что эти бумаги имеют к ней какое-то отношение. Наверное, в кабинете только что шел разговор о ней.

Оберштурмбанфюрер что-то шепнул второму гестаповцу, и тот, повернувшись к Саше, спросил ее по-немецки:

— Предпочтете говорить на немецком языке или на своем родном?

Саша хорошо поняла вопрос, но сделала вид, что недоумевает:

— Не знаю, что вы спрашиваете…

Гестаповец повторил вопрос по-русски.

— Предпочитаю совсем не говорить с вами, — услышал он в ответ.

— Нам это известно, — сказал эсэсовец довольно спокойно. — В Калинковичах вы не назвали даже своего имени. Там не сумели расположить вас к разговору, барышня. Но, надеюсь, что у нас вы станете более общительны. Как ваше имя, кстати?

— Не имеет значения.

— О! — рассмеялся гестаповец. — Разведчик предпочитает погибнуть безымянным? Это делает вам честь. Это выглядит даже красиво. Но только не надейтесь, милая, что те, кто послал вас, станут чтить вашу память, как память героини. Мы сумеем создать иное впечатление о вашем поведении. И о вашей смерти, кстати. Но мы вовсе не хотим вашей гибели. Такая молодая и такая красивая девушка… — вам следует наслаждаться жизнью. И вы можете иметь хорошую жизнь…

Гестаповец прервал свою речь, как бы взвешивая, какое впечатление производят его слова. Потом встал, подвинул ей стул:

— Садитесь. Эти грубияны в Калинковичах плохо обошлись с вами, — продолжал свою речь эсэсовец. — К сожалению, они подошли к делу слишком примитивно. И вы напрасно посчитали, что для вас все кончено. О, это далеко не так!

Сделав паузу, очевидно для многозначительности, эсэсовец продолжил:

— Давайте разговаривать по-деловому. Вот наши условия. Вы рассказываете нам все: кто вас послал, ваше задание, пароли, явки в здешних местах, кто вы и кто с вами. Если вы поступите так, это позволит нам сделать вам снисхождение, учитывая ваш прекрасный пол и не менее прекрасный возраст. Законы военного времени требуют подвергнуть вас смертной казни за шпионаж против германской армии, и там, в Калинковичах, вас уже поспешили приговорить. Но мы освободим вас. Вы получите соответствующие документы и сможете уехать в любую местность, находящуюся под нашим управлением, и жить там спокойно. Но возможен и другой вариант. Мы уверены, что вы — вполне подготовленная разведчица. Иначе вас не отправили бы в такой полет. Ваша квалификация позволяет вам принять и более привлекательное для вас предложение. Вы могли бы служить у нас. Мы предоставим вам такую работу, которая ничем не заставит вас рисковать, но даст вам хорошее обеспечение и сейчас, и в будущем. Может быть, вы думаете, что Россия победит? Да, вермахту пришлось значительно отступить. Но смеется тот, кто смеется последним. Германия еще повернет весь ход войны в свою пользу. Некоторые наши союзники стали нашими врагами. Но ваши союзники могут стать еще более страшными врагами для вас, чем наши для нас. А главное — германский ум скоро даст в руки армии фюрера новое оружие, которое переменит все карты. Впрочем, не будем теоретизировать. Мы предлагаем вам хороший и — поймите это — единственный выход.

Гестаповец помолчал, вглядываясь в лицо Саши, как бы стараясь понять, какое впечатление на нее произвела его речь.

— Итак? — спросил гестаповец, выждав. — Ваше решение?

Саша промолчала.

Тем же размеренным, менторским тоном, стараясь придать своему голосу оттенок доброжелательности, эсэсовец сказал:

— Должен предупредить вас. Если не примете нашего предложения, это вынудит нас поступить по всей строгости закона. И хочу вернуться к тому, с чего начал. В случае, если вы не захотите искупить свою вину перед рейхом, вы будете казнены. Но в газете, издаваемой для населения, а также по радио мы сообщим, что вы раскаялись и сотрудничаете с нами. Мы не оставим вам не только жизни. Мы не оставим даже хорошей памяти о вас там, на русской стороне. Чтобы вы могли быстрее прийти к единственно разумному решению, уведомляю вас, что сообщение о вашем переходе на нашу сторону мы уже даем. У вас останется только один выход. Повторяю — единственно разумный.