Избранное - [189]
Миссис Слейд ждала, но миссис Энсли продолжала молчать.
— Ну вот, моя дорогая, я знаю, что было в этом письме, потому что его писала я.
— Ты?
— Да, я.
В последнем предзакатном луче женщины стояли и с полминуты, не отрываясь, смотрели друг на друга. Потом миссис Энсли опустилась в кресло. «О-о», — прошептала она и закрыла лицо руками.
Миссис Слейд нервно ждала еще какого-нибудь слова, жеста. Но ничего не последовало, и в конце концов она не выдержала.
— Ты в ужасе от меня?
Миссис Энсли опустила на колени руки, открыв залитое слезами лицо.
— Я думала не о тебе. Я думала… это было единственное письмо, которое я получила от него.
— А писала его я. Да, писала его я. Но ведь он был моим женихом. Об этом, я надеюсь, ты помнила?
Миссис Энсли снова опустила голову.
— Я не пытаюсь ни в чем оправдываться… помнила…
— И все-таки пошла?
— Все-таки пошла.
Миссис Слейд стояла и смотрела сверху вниз на поникшую возле нее фигурку. Вспышка ярости угасла, и теперь она не понимала, как ей когда-либо могло казаться, что, причинив так бесцельно боль своей приятельнице, она испытает чувство удовлетворения. Но ей нужно было объяснить свой поступок.
— Ты ведь понимаешь? Я догадалась — и возненавидела тебя, возненавидела! Я знала, что ты влюблена в Делфина, — и боялась; боялась тебя… твоей мягкости… твоей миловидности… твоей… ну, словом, я захотела избавиться от тебя, вот и все. Только на несколько недель, только пока не буду до конца в нем уверена. И, дойдя до исступления, я написала это письмо… Сама не понимаю, почему я тебе сейчас это рассказываю.
— Наверное, потому, — сказала медленно миссис Энсли, — что ты так с тех пор и продолжала меня ненавидеть.
— Возможно. Или потому, что мне захотелось снять с души эту тяжесть. — Она на мгновение замолкла. — Я рада, что ты сожгла письмо. И, конечно, я ни секунды не думала, что ты можешь умереть.
Миссис Энсли снова молчала, и у склонившейся над ней миссис Слейд появилось странное ощущение разобщенности, отрезанности, точно прервалась связывающая людей струя тепла.
— По-твоему, я чудовище?
— Не знаю… у меня было одно-единственное письмо от него, а ты говоришь, его писал не он.
— Как он тебе все еще дорог!
— Мне дорого было это воспоминание, — сказала миссис Энсли.
Миссис Слейд по-прежнему смотрела на свою приятельницу сверху вниз. Удар как бы физически ее сокрушил. Казалось, стоит ей подняться, и ее тут же развеет ветром, как горстку праха. Миссис Слейд почувствовала, что ее снова жжет ревность. Все годы эта женщина жила его письмом. Как же надо было любить его, чтобы так хранить в сердце память о пепле сожженного письма! Письма от того, кто был женихом ее подруги. Не она ли после этого чудовище?
— Ты старалась изо всех сил отнять его у меня, так ведь? Но тебе это не удалось, я удержала его. Вот и все.
— Да. Вот и все.
— Напрасно я рассказала тебе. Но я никак не ожидала, что ты так это воспримешь. Я думала, тебя это позабавит. Все это, как ты говоришь, случилось так давно и, согласись, у меня не было ни малейших оснований предполагать, что ты придала этому серьезное значение. Откуда же мне было знать, если, как ты помнишь, через два месяца ты вышла замуж за Хораса Энсли. Как только ты начала вставать с кровати, твоя мама умчала тебя во Флоренцию и тут же выдала замуж. Многих это удивило, они не понимали, почему все было проделано так стремительно. Но я-то считала, что знаю. По-моему, ты сделала это с досады, чтобы иметь потом возможность сказать, что ты опередила меня и Делфина. Девушки часто самые серьезные поступки совершают из-за чистейших глупостей. И когда ты так быстро вышла замуж, это убедило меня, что он не был тебе никогда по-настоящему дорог.
— Да, наверное, должно было убедить, — согласилась миссис Энсли.
В прозрачном небе над головой погасло все, до последнего луча. По нему разлился сумрак, сразу окутавший темнотой Семь Холмов.[251] Внизу в листве замелькали тут и там огоньки. На пустынной террасе то приближались, то удалялись шаги — постояв наверху в дверях, официанты возвращались снова с подносами, салфетками и бутылками вина. Двигали столы, отставляли стулья. Замигала тусклая ниточка электрического света. Унесли кое-какие вазы с увядшими цветами и принесли их назад со свежими. Внезапно появилась полная дама в пыльнике: на ломаном итальянском она спросила, не находил ли кто резинку, скреплявшую ее ветхий бедекер.[252] Она шарила палкой под столиком, за которым завтракала, и официанты усердно ей помогали.
Тот угол, где сидели миссис Слейд и миссис Энсли, был по-прежнему пустынен и не освещен. Обе долго молчали. Наконец миссис Слейд снова начала:
— Вероятно, мне просто захотелось подшутить над тобой.
— Подшутить?
— Понимаешь, девушки иногда бывают страшно безжалостны, а влюбленные — особенно. Помню, как я тихонько посмеивалась весь тот вечер, представляя себе, как ты дожидаешься где-то там в темноте, прячешься от всех, прислушиваешься к каждому звуку, пытаешься войти. Конечно, я была очень огорчена, когда узнала, как ты после этого расхворалась.
Миссис Энсли уже долгое время сидела не шелохнувшись. Теперь она медленно повернула голову.
Графиня Эллен Оленская погружена в свой мир, который сродни музыке или стихам. Каждый при одном лишь взгляде на нее начинает мечтать о неизведанном. Но для Нью-Йорка конца XIX века и его консервативного высшего света ее поведение скандально. Кузина графини, Мэй, напротив — воплощение истинной леди. Ее нетерпеливый жених, Ньюланд Арчер, неожиданно полюбил прекрасную Эллен накануне своей свадьбы. Эти люди, казалось, были созданы друг для друга, но ради любви юной Мэй к Ньюланду великодушная Оленская жертвует своим счастьем.
Впервые на русском — один из главных романов классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе. Именно благодаря «Дому веселья» Эдит Уортон заслужила титул «Льва Толстого в юбке».«Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья», — предупреждал библейский Екклесиаст. Вот и для юной красавицы Лили Барт Нью-Йорк рубежа веков символизирует не столько золотой век, сколько золотую клетку.
Впервые на русском — увлекательный, будто сотканный из интриг, подозрений, вины и страсти роман классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе.Сюзи Бранч и Ник Лэнсинг будто созданы друг для друга. Умные, красивые, с массой богатых и влиятельных друзей — но без гроша в кармане. И вот у Сюзи рождается смелый план: «Почему бы им не пожениться; принадлежать друг другу открыто и честно хотя бы короткое время и с ясным пониманием того, что, как только любому из них представится случай сделать лучшую партию, он или она будут немедленно освобождены от обязательств?» А тем временем провести в беззаботном достатке медовый не месяц, но год (именно на столько, по расчетам Сюзи, хватит полученных ими на свадьбу подарков), переезжая с виллы на озере Комо в венецианское палаццо и так далее, ведь многочисленные друзья только рады их приютить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли рассказы Эдит Уортон из сборников разных лет.Примечания М. Беккер и А. Долинина.
В романе «Век наивности», написанном в 1920 г. Эдит Уортон рисует сатирическую картину нью-йоркского высшего общества 70-х годов прошлого века.Вступительная статья А. Зверева. Примечания М. Беккер и А. Долинина.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.