Избранное. Том 2 - [125]

— Кто пошевелится — прощайся с жизнью! — крикнул передний всадник на рыжем иноходце.

— Ахтам!.. — узнал его кто-то из погонщиков. Стражники оторопели, может быть, растерявшись не столько от выстрела, сколько от имени, которое им приходилось уже слышать.

Тем временем Ахтам обратился к погонщикам:

— Братья, разве не лучше спалить весь хлеб в огне, чем отдавать его нашим кровососам?.. Но теперь все ваше: и хлеб, и обоз, поступайте, как знаете.

— Послушай, сынок, — сказал пожилой погонщик, выдвигаясь вперед, — ты отомстил за нас этим разбойникам, спасибо тебе. Однако что дальше? Ведь вы-то уйдете, а расплачиваться за все нам…

— Расплачиваться?.. Или у вас в жизни осталось что-нибудь кроме страха?.. Что еще вы боитесь потерять?.. — ответил Ахтам вопросом на вопрос.

— Чем тянуть лямку до самой смерти, лучше хоть раз испытать судьбу, — поддержали Ахтама из толпы. — Вот что ждет каждого из нас: они виноваты только в том, что не сумели уплатить все налоги! — Группа связанных дехкан — впопыхах никто не догадался перерезать веревку — стояла в сторонке, особняком, как молчаливое подтверждение горьких слов Ахтама.

— Всему есть предел, и вашему терпению тоже, братья! Когда мы выступим локоть к локтю, с гнетом будет покончено…

— Верно… верно… — переговаривались в толпе.

— Кто с нами — выходи вперед! Кто домой — поворачивайте обратно, друзья.

Около тридцати дехкан, считая и десятерых, освобожденных от сурового наказания, вступили в отряд Ахтама. Остальные, то ли боясь последствий для себя самих, то ли не решаясь покинуть семьи, не рискнули на это и, завернув лошадей, отправились восвояси.

— Скоро наступят светлые дни! — напутствовал их Ахтам. — А у вас, наверное, крепкие поясницы, а? — шутливо обратился он к своим новым товарищам. — Смотрите, как бы не пришлось потом и вам дать стрекача!

— Наши отцы называли нас сыновьями, — ответил один из них.

— Ответ, достойный мужчин, — одобрил Ахтам. — Что ж, братья, в путь!

Новички распрягли своих коней и, оседлав, вспрыгнули на них.

— Не слышали, в каком селении сейчас Абдулла-дорга? — спросил Ахтам.

— Вчера ночевал в Чулукае. А сегодня будто бы в Турпанюзи, отправляет хлеб в ханские закрома.

— А какая с ним охрана?

— Да человек десять.

— Пока мы не покончим с Абдуллой, не будет конца податям, — сказал Умарджан.

— Может, попытаемся?.. — предложил чернобородый.

— Сынок, нельзя ли поговорить с тобой? — От дехкан отделился старик Колдаш и взял под уздцы коня Ахтама.

Они присели на берегу арыка.

— Что же вы хотели сказать мне, тага?[104] — спросил Ахтам.

— У меня серьезный разговор, сынок. Эта ваша затея мне кажется напрасной…

— Какая затея?

— Да как же… Если вы уничтожите четырех стражников, завтра их нагрянет четыре сотни! А что вы поделаете с четырьмя сотнями?.. Смотрите, как бы на народ не обрушились новые беды, тяжелее прежних…

— Чего вам бояться на склоне лет, тага?

— Не о себе я говорю, сынок, — о народе, которому, ты сам знаешь, и так живется несладко… А вы поднимаете его на смуту…

— Что ж из того? «Если умирать — умри, но выстрели», — разве не сам народ так говорит?.. — усмехнулся Ахтам.

— Это верно, сынок, — ответил старик, подсаживаясь к Ахтаму поближе и доверительно глядя ему в глаза. — Но вспомни, когда, начав дело, доводили мы его до конца?

Ахтам задумался. Впервые, может быть, представилось ему, как огромно то, что они замыслили, как жестока будет борьба, сколько жизней захватит она и унесет с собой ради торжества народной свободы и счастья…

— Наши мусульмане говорят, что разгорится газават и воспрянет Ислам, — продолжал старик, обращаясь к погруженному в тревожные думы Ахтаму. — А что, если, заварив кашу, не найдем того, кто возьмет в свои руки знамя?.. Вот тогда и разбежимся — ты туда, я сюда… И считай — все погибло.

— Грозен гнев народа. Разве газават уже не вспыхнул вокруг?..

— Хе-хе, — ехидно подхихикнул старик, — таких «газаватов» я на своем веку перевидел немало. А что потом? Потом всегда находятся такие, кто, еще не начав дела, уже дерется из-за постов и званий…

Эту горькую правду хорошо знал и сам Ахтам. Но в его представлении она была правдой давних времен и не могла повториться ныне.

— Тага Колдаш, — упрямо возразил он старику, — для нас один выход: не повторять старых ошибок. Или, по-вашему, мы должны обрубить острие народного гнева?

— Хе-хе… — старик опять ехидно хихикнул.

— Почему вы смеетесь, тага? — с обидой спросил Ахтам, и глаза его сердито блеснули. — Что может быть позорнее, чем жить в вечной кабале?

— Говорить легко, сынок, — перебил его старик. Он уже не улыбался, взгляд сделался решительным, твердым, — чувствовалось, он не раз обдумал все, что высказывал теперь Ахтаму. — Прежде чем болтать об уничтожении маньчжур, надо покончить с нашими собственными «маньчжурами». На них недолго свернуть себе шею, я это знаю наверняка, сынок. Я варился в кровавом котле Насруллы-бека в Учтурфане, сражался, когда ходжи объявили газават в Кашгарии. Тогда все копали друг другу могилу и становились лакомым кормом для врага…

— Вы ведете речь о наших старейшинах?

— А о ком же еще?.. Пойми, хакиму Хализату нет никакого дела до народа, ему важна судьба единственного человека в мире — его самого. Говорят, «головы двух козлов не варятся в одном котле», так и беки: они не умеют действовать сообща.