Избранное. Том 2 - [106]

Маимхан отстранилась, расцепила руки; слезы на ее ресницах мгновенно высохли, и в глазах зажглась ненависть. Она неподвижно уставилась на воду канала и долго не отрывала от нее взгляд. Наконец, не оборачиваясь к Ахтаму, она сказала:

— Ты согласился бы умереть вместе со мной?

Теперь Ахтам понимал ее еще меньше. Но сердце его сжалось от голоса, которым она произнесла эти слова.

Но Маимхан неожиданно рассмеялась.

— Я пошутила, только пошутила, разве ты не видишь?.. И потом — что такое смерть?.. Разве человек умирает, разве он может умереть?.. — Она вновь прильнула, к Ахтаму, он пытался — и не мог отыскать смысла в ее путаных речах, но от ее слов его бросало то в жар, то в холод. Он запомнил только одно: эта хитрая лиса Норуз, уверенный в силе своего кошелька, намерен женить на Маимхан своего сына.

Беда никогда не приходит одна. Вскоре Ахтама за то, что он избил сборщика налогов, схватили и отправили на медные рудники… С тех пор прошло два года…

Когда Ахтам поднял отяжелевшую голову, был уже полдень и солнце палило во всю силу своих лучей. Стояла духота, черный камень нагрелся подобно кошме, и только от ручья, бежавшего рядом, веяло прохладой. Ахтам расстегнул ворот, распахнул грудь, и, глубоко вздохнув, снова потянулся к кисету, который вышили руки той, что была ему дороже всех на свете.

Не всякий смельчак отважился бы проникнуть в глухие чащобы Пиличинского ущелья. Это ущелье, к северу от Кульджи, начиналось там, где стоит крепость Актопе, тянулось до привольных пастбищ Тограсу. Со всех сторон стекались сюда те, кого гнали и преследовали За непокорность, кто устал терпеть вечную нужду и унижение и с отчаянья вступил на тропу грабежа и разбоя, — словом, здесь находили убежище люди обездоленные, обделенные жизнью, но все народ бесстрашный, гордый, любым благам в мире предпочитающий свободу. Ахтам тут был еще новичком, но его сразу признали своим — ведь смельчака видно с первого взгляда, а больше всего здесь ценили в человеке смелость — и не только признали — вскоре Ахтам уже считался вожаком.

Та часть Пиличинского ущелья, которую облюбовали себе «лесные смельчаки», носила имя «Гёрсай» — «Ущелье могил» и вполне соответствовала такому названию. Дикая, угрюмая, окруженная труднопроходимыми горами, долина эта изобиловала пещерами, похожими на старинные могильники, — они служили надежным укрытием на случай опасности. Не так-то просто было сюда проникнуть: вход в ущелье Гёрсай преграждала неприступная скала, и тех, кто решился бы на такую отчаянную попытку, встретил бы град пуль и камней. Обитатели пещер чувствовали себя в полной безопасности и говорили: «Мы сумеем встретить любого, кто, имея десять сердец, попробует вышибить нас из нашего гнезда…»

Ахтам остановился у пещеры, где горел костер и в котле, поставленном на треногу, варилось мясо джейрана. В отсветах пламени стены пещеры казались выложенными красным мрамором, всюду поблескивало оружие — короткие сабли, длинные пики, стальные кинжалы, несколько винтовок. Сидевший у костра джигит жарил шашлык, нацепив крупный кусок грудинки прямо на рогатину, и низким голосом распевал, видимо, не мешая товарищам, которые спали крепким сном, распластавшись на камнях.

Сухой ельник горел с треском, то и дело постреливая искрами. Равномерный храп спавших как бы спорил с клокотаньем кипящего котла. Стекая с грудинки, шипел и таял в огне жир, наполняя всю пещеру ароматным запахом.

— Балли, друзья! Значит, вы тут спите и ведать не ведаете, что творится вокруг!

— Хой!.. — Джигит оборвал песню и вскочил.

Ахтам усмехнулся:

— Если бы сейчас нагрянули солдаты, вариться бы вам самим в этом котле…

Джигит виновато опустил глаза и принялся подправлять костер длинной палкой.

— На посту, Умарджан, полагается смотреть в оба.

— Твоя правда, Ахтам… Да ведь сам знаешь — чуть останусь один — и все те же думы… О Лайли…

Ахтам подавил дальнейшие упреки, сочувственно помолчал и, присев у огня, начал резать поджарившийся шашлык.

— А теперь, — сказал он, покончив с шашлыком, — вынимай мясо, оно давно сварилось.

Они приготовили мясо и разбудили своих товарищей.

— Э, вроде воротился наш Ахтам, — проговорил бородатый джигит, протирая заспанные глаза. — Какие новости принес, ука?

— Умные речи не говорят на пустой желудок, дорогой. Вставай да поторапливайся, а то я сам за тебя разделаюсь с завтраком.

Джигиты наскоро ополоснулись водой, которая сочилась тут же в углу пещеры, и, утерев лица полами своих ватных халатов, расселись вокруг деревянного блюда с ломтями мяса.

— Добрых вестей я не принес, — заговорил Ахтам, слизывая с пальцев капли жира.

— Рассказывай, — загудели джигиты.

— Вчера схватили моего друга калмыка Зоку…

— Кто схватил? — нахмурился бородач.

— Все те же, друг, все те же… Сейчас хватают любого, только посмотри косо в их сторону…

— Верно, верно, — закивали вокруг.

— А где же твой конь, Ахтам?

— Конь?… Коня я отдал.

— Отдал коня? Кому?..

— Отдал старухе матери Зоки и его молодой жене, надо же было чем-то помочь людям в горе. Коня отдал, а сам добирался пешком…

— Ты хорошо сделал! Пускай хоть какая-нибудь опора будет у них в трудный час! — воскликнул Умарджан.