Избранное. Том 1. Повести. Рассказы - [4]

Эта терпкая солдатская закваска давала о себе знать и в трудные послевоенные годы, когда тракторист Мирча, изнуренный вконец работой, засыпал «тяжелым сном пшеничного колоса».

Однако в том-то, видно, и злокачественность опухоли, что однажды она вдруг заявит о себе, обернется в «простую до удивления мысль» и скажет устами спасовавшей перед трудностями жертвы: «Как глупо все это было…»

Но, может быть, можно списать бывшему фронтовику Мирче эту его душевную дряблость, его вспыхнувшую с новой силой страсть к наживе, его все утончающуюся склонность к заискиванию, корысти и т. п.?

Нет, советская действительность, сопрягающая в себе лучшие гуманистические заветы прошлого и дерзновенную революционную практику настоящего, требует предельной чувствительности как к подлинным, так и мнимым человеческим ценностям, и наши писатели чутко отзываются на это веление времени.

Следуя бесспорному убеждению, что «человек меняется не так быстро, как может измениться среда, обстоятельства, профессия»[5] (напомним в связи с этим, что Правобережье Молдавии, где происходили описываемые в романе события, вступило на путь социалистических преобразований лишь в 40-е годы, т. е. намного позже, чем Левобережье), Друцэ нарисовал образ Мирчи в той его заостренной противоречивости, которая позволила резче сфокусировать внимание на проблеме оценки нравственной сущности человека и его деятельности оценки особенно актуальной в период развитого социализма, особенно злободневной с высоты требований сегодняшнего дня! Ведь важно не только то, что Мирча — как представитель массы — осуществляет общее дело этой массы, но и то, как Мирча — уже в качестве индивидуального представителя массы осуществляет это общее дело.

«Личность — подчеркивал Ф. Энгельс, — характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает». [6]

Заметим, заострение образа Мирчи, одного из главных действующих лиц романа, позволило Друцэ и резче обозначить проблему, и вместе с тем, выражаясь словами самого писателя, «избежать ремесленничества и штампов».[7]

В отличие от Мирчи Онаке Карабуш, воплощающий в себе многие примечательные черты молдавского крестьянства, наделен той мудрой осмысленностью первостепенности труда, когда «счастье простых рук землепашца» становится единственным, ради чего живешь; тем деятельным брюньоновским жизнелюбием, когда «по первой просьбе одариваешь людей» душевной щедростью; тем чувством внутреннего достоинства, которое придает горделивую «размеренность» походке и сохраняет ее до глубокой старости; наконец, тем осознанием своего жизненного предназначения, которое позволяет до конца выполнить свой долг на земле.

Человек сложной судьбы (Карабуш не раз смотрел смерти в глаза, трижды попадал в плен, пережил гибель на фронте двух сыновей, схоронил жену Тинкуцу, которая после засушливых послевоенных лет ушла из жизни «легкой, бесшумной походкой матери»), он через всю жизнь пронес труженическую стойкость к невзгодам, свое обращенное к людям «улыбающееся нутро», свою, карабушевскую, неприязнь к стяжательству. Онаке устоял перед искушением заполучить за клочок земли неслыханные, по чутурским ценам, деньги. Он и «по гектарам… никогда не сходил с ума». Карабуш «привык пользоваться только тем, что сработано его руками, что он оплатил сам, своим потом», и «просто не понимал, каким образом может стать его собственностью мак, который был посеян другими». Перебирая перед смертью прожитое, Карабуш мягко улыбался «своему богатству»: «И все-таки он не изменил себе, несмотря ни на что. Он исполнил свой труд, перепахал свое поле…»

В противоположность Мирче, Карабуш был «человеком светлым, открытым» по натуре. Не страдая назойливостью «…учить других уму-разуму», он легко сходился с людьми, «любил часто и подолгу общаться с ними, умел прощать, умел помочь, умел дружить». Карабуш в свое время и Мирчу принял «как родного, когда нужно было — защищал, когда нужно — помогал, и долгие годы старался если не перевести его полностью в свою веру, то по крайней мере утихомирить…»

Хранивший всю жизнь верность своим «бедным… достойным предкам», Онаке Карабуш не только примечает, как «…по-новому нарядилась земля, и светятся по оврагам новые деревни, и новые люди в них живут», но и испытывает причастность к этой нови («Он не находил себе места и сам себе удивлялся, потому что ведь не он же пахал под эту кукурузу, не он сеял ее», а вот, поди ж ты, его волнует, что «односельчане затянули с уборкой»), но и осознает это новое как свое достояние: и «всю эту землю, комок за комочком, и небо, и все теплые, весенние дожди, и грохот тракторов, и песни девушек, и все то, о чем те девушки мечтали», и «то, что веками вызревало на этих полях, и даже то, что в будущих веках созреет…»

И тот факт, что Карабуш, для которого «может быть, самым важным в жизни» было одолеть пырей, отказался от участия в рождественских крестинах в доме Мирчи, что он не осуждал и своих односельчан, отвернувшихся от этой гулянки у его зятя, «наоборот, он относился к ним с некоторым пониманием, потому что и у него самого не было никакой охоты веселиться в ту ночь», этот факт не может не свидетельствовать о том, что приговор Мирче выносит не только Чутура, но и сам Карабуш.