— А я вот ждала и ждала… — сказала она вдруг.
— Чего же ты ждала?
— Ждала, когда ты вернешься и побьешь меня.
Он усмехнулся.
— Нет, Жанет, это ни к чему. То, что, может быть, помогало нашим родителям, нашим предкам, нам уже не поможет.
— Ты меня даже не спросил, правду ли он говорил и было ли что.
— Дело не в том, было там что или не было. Просто он единственный человек в мире, с которым у тебя вообще ничего не должно было быть, иначе ты меня предавала…
— К сожалению, я это поняла уже потом…
Она прошла через порог, развязала узел, положила па стул его костюм, чистую рубашку, полуботинки.
— Не мучайся с грязными ботинками. Я их сама дома почищу. Лучше переоденься во все чистое.
Он спросил, снимая с себя помятый костюм:
— Кто тебе сказал в такую рань, что я приехал?
— Отец.
— А он откуда узнал?
— Слышал, когда ты прошел мимо нашего дома.
— Он, что же, не спал?
— Да он уже давно, недели три, просыпается, когда проходит Черновцы Одесса. И уже до утра не спит…
— А ты?
— Я тоже просыпаюсь, когда проходит поезд, но потом, от усталости, наверное, опять засыпаю…
«Вот, — подумал он, — еще один человек, ради которого стоило завернуть сюда. Знаменитый садовод, который сажает айву. Она только носит этот запах, а сажает айву и ухаживает за ней отец, хотя и несет от него табаком. Надо переодеться, чтобы покончить раз и навсегда с этой больницей». Стал отстегивать брючный ремешок, но отчего-то спохватился и замер. Хотя они около восьми лет жили вместе, и у них был сын, и они уже давно не стеснялись друг друга, ему не захотелось переодеваться при ней. И она поняла. Вышла, тихо прикрыв дверь. Некоторое время слышно было, как ходит она по коридору, слышен был ее тихий разговор с тетушкой Арвирой, а когда она вернулась, он уже завязывал галстук. На полу валялось все то, что он с себя снял. Жанет робко переступила порог, нагнулась и принялась собирать его старые, больничные вещи с пола. Но ему на хотелось, чтобы она прикоснулась к его страданиям. Она это почувствовала. Остановилась, выпрямилась, спросила:
— Можно я все это унесу домой?
— Нет, не нужно.
— А что же ты с ними будешь делать?
— Пускай лежат здесь, в столике.
Потом была еще пауза, очень длинная пауза. У нее опять начал дрожать подбородок, и она поняла, что ей пора уйти. Уже приоткрыв двери, спросила:
— Ты знаешь, что сегодня не будет уроков?
— Почему?
— Субботник.
— Что ж, субботник так субботник, — сказал он… — Там апельсины в сетке. Возьми отнеси сыну.
Она долго смотрела на сетку, потом тихо сказала:
— Не могу.
— Почему не можешь?
Она аккуратно сложила платок, в котором принесла его вещи.
— А он может вдруг спросить, откуда они, эти апельсины?
— Ну скажешь.
Она аккуратно спрятала платок в карман плаща.
— Боюсь, что он не захочет.
— Чего не захочет?
— Апельсинов без отца.
— Ну тогда сама их съешь.
— А я тоже не хочу.
— Чего не хочешь?
— Апельсинов без мужа.
Он пожал плечами. Сказал сухо:
— Как знаешь…
Она ушла. На улице уже почти рассвело, но излишне яркая лампочка в учительской мешала смотреть в окно. Его рука потянулась к выключателю, и, только когда пальцы коснулись пластмассы, он вдруг понял, для чего ему это нужно было. Он любил, когда она уходила из школы, a он еще оставался, любил ее провожать, стоя у окна. Улочка сбегала от школы вниз, и видно было далеко, как Жанет, уходя, становится все меньше и меньше, все родней и родней. Но то было тогда, то было с той, другой женщиной, и рука, мягко соскользнув по выключателю, опустилась.
Арвира заканчивала уборку. Хория взял несколько последних номеров «Культуры», вышел в коридор, поднялся на второй этаж, вошел в тот класс, откуда он уже много лет изучает сочащийся сумрак из раскрытых дверей школьного сарая. Пол был уже вымыт, печка теплая. Пахло соляркой, которой они натирали пол, чтобы доски не прогнили, пахло теплой влагой и, увы, пахло детством, Буковиной, потому что и том тогда была такая же школа. Этим воспоминанием, подумал он, я обязан Арвире. Ну что за прелесть эта тетушка Арвира, чего бы стоила эта школа без нее и без ее песни! Взял стул, присел к окошку и подумал: а что, если снять фильм об этих самых раскрытых дверях школьного сарая, об этом самом квадрате сумрака? Показать, какой он бывает в солнечный день, в дождливую пору, каким он бывает зимой, летом, на рассвете и на исходе дня?..
Новостей в газете было мало. Опять те же статьи — сколько задавать ученикам на дом, чтобы они хорошо усваивали урок, потом отрывок из киносценария молодого писателя.
Хория очень любил читать отрывки из киносценариев, запоминая их удивительно точно, а когда фильм выходил на экраны, он сравнивал, что и как изменилось при съемке, что пошло на пользу фильму, а что было явно во вред.
Вдруг в разделе мелкой информации он нашел одну интересную подробность. В отчете о каком-то совещании он нашел имя своего любимого Иларие Семеновича Турку. Перед его фамилией красовался громкий и торжественный титул член-корреспондент академии. Сначала Хория подумал, что он отнес этот титул не к тому лицу, затем перечитал информацию еще раз… Это казалось невероятным. Иларие Семенович был всего кандидатом, а в институтах академии десятка три докторов ждали своей очереди стать членкорами. Еще и еще раз прочитал информацию — да нет, титул принадлежал именно ему, И. С. Турку, он все-таки добыл это звание, потрудился не покладая рук, и дай ему бог, как говорят молдаване, еще выше и еще больше.
