Избранное - [95]

На свадьбу они не поскупились. Нужно было справить одежду, обувь, впрок кое-что в сундук отложить, посуду купить, и, наконец, свадьбу без угощения в наших местах даже самые бедные не справляют, скорее пойдут по домам просить на «бедную свадебку». Мишо с Розой истратили все, что у них было, не пожалели ничего, полагая, что, пока здоровье есть, на жизнь заработают.

Они сняли у хозяина комнатку, кухню и кладовку за восемь крон в месяц да еще с отработкой двадцать дней на мужской работе и тридцать на женской. Роза отрабатывала, Мишо хватался за все, что подвернется; если работы не было, просто стоял с товарищами на площади, крутил цигарки и болтал с приятелями, жалуясь на плохие заработки, домой приходил только к ужину…

Когда дальше так продолжаться не могло, он пошел на фабрику. Заработок там был постоянный, да все равно от выплаты до выплаты не хватало. Мишо с женой, глядя на других, сами хотели жить так же. Была бы под силу тяжелая работа, они могли бы и есть повкусней, и выпить, и покурить, ведь жизнь им на радость дана, не на муку и постоянную возню в пыли, в смраде день-деньской по десять — двенадцать часов. Они брали в долг в лавке и все не доплачивали, как ни старались, и каждый раз, когда в семье что-то случалось — тоже не хватало. Когда лавочник больше не давал им в долг, они так же, как другие, оставляли этого и переходили к другому. «Уж мы друг друга не обидим, друзьями будем». А потом кончалось тем же, и начинали брать в долг, хотя ловкий лавочник так все подсчитает, что одиннадцать месяцев прошло, а ему за все двенадцать заплатишь… Лавочник начинает ограничивать клиентов. Просишь килограмм сахару, он дает полкило; кило жира — даст полфунта; так оно и идет: то недоедаешь, то без жира ешь, то хлеба нет… Весь город обегаешь и все начнешь сначала, Глядишь — вроде все наладилось, прикинешь, что проживешь, а тут на́ тебе — снова что-то случится, и, когда тебе трудней всего, вдруг говорят: «Только за деньги». Тут уж и злишься и плачешь… Мишо не унывал, а то, что, работая весь год сдельно, ему посчастливилось заработать, Роза раздала за прежние долги (особенно донимал их квартирный хозяин), и тщеславия ради лишь купил себе часы за пять крон, а старую цепочку, на которой носил перочинный ножик, повесил, как носят банкиры, — из кармана в карман, только вместо брелка привязал трехцветную кисточку, наверное, с того шарфа, который купила ему Роза, когда они еще только собирались пожениться, а вот они уже третий год как вместе.

Но ведь на фабрике работа что былинка. Кончилась работа — уволят, скажешь что не так мастеру, — ступай забирай книжку, заработаешь побольше — срежут. Разозлишься, пойдешь за книжкой, мол, работы везде полно, да не тут-то было, у тебя «каникулы» поневоле, а есть-то и в каникулы хочется. Снова истратишь последнее. Прижмет нужда или, не дай бог, болезнь случится, крестины, похороны, начинаешь думать, как бы «извернуться», как хоть немного облегчить свою жизнь. Ну, думаешь себе, пока где-нибудь зацепишься, надо перебираться на общую квартиру. Там и платить и отрабатывать меньше, меньше и дров уходит на общей кухне. А если и это тебе не по карману, отправляйся в квартиру без кухни и кладовой, с плитой в комнате. Поначалу с соседями вроде хорошо. Сыграешь своим и заодно соседским детям на гармошке. Можно вместе выпить, закусить, угостить друг друга, а то и работенку вместе найдешь, дрова, к примеру, пилить… Но все чаще ни у тебя, ни у соседа не хватает, дети шумят, озлишься ни за что ни про что — и вот уже разлад, косые взгляды, недоверие. Лучшая еда — требуха, ее всегда вдоволь, опять же — без костей и дешево. Жены приготовят.

— Суп был вона какой наваристый, а сейчас совсем жира нет!.. Это она сняла, — слышится злобный крик.

— Чтоб у того глаза вытекли, кто жир снял, — огрызается другая, и женщины ссорятся, а после этого чуть что — поднимается крик, начинается слежка друг за другом, или надо сдаваться. Ты добрее, уступи. Хватит уж, два года грыземся. Ищешь новую квартиру, хоть за скотным двором, хоть в перестроенной конюшне… Перед тобой новый мир! Кругом поле, чьи-то полоски. Проходишь мимо, вроде как по грибы, ягоды или за хворостом, а вечерами с чужого поля все к тебе само просится… Привыкнешь и чужое брать… Так и живешь, перебиваешься. Но вот прошла осень, зима в разгаре, и уже ничего нет, а работник кому зимой нужен? Разве что в лесу. Так туда без теплой одежды не суйся, замерзнешь, не ходи. Ведь пока себе хоть одну вязанку принесешь — весь умучаешься. Снегу до пояса, в долине ветрище гуляет. Обмотаешь ноги тряпками, натянешь на себя всю одежу, какая у тебя есть, под нее еще женины кофты и отправляешься — ведь всего несколько картошин осталось в погребе… Идешь наниматься. Обойдешь всех знакомых хозяев, а Мишо из благодарности, что однажды на зиму бывший его мастер-ремесленник по просьбе жены снова взял на службу, начал даже гладить ее от умиления и, плача, обнимал, обещая всяческое послушание.

Вот вроде и крыша есть, да только на шесть золотых в месяц жену с ребенком не прокормишь, а она — куда же от ребенка, вместе с ним не то что на службу, поденщицей и то не берут. Вот и оставляет ребенка дома, чтобы как-то выжить, и он там заходится плачем. Жалко смотреть на это, последний кусок у себя изо рта вырываешь, жене да ребенку несешь и по пути, что под руку подвернется, прихватываешь…