Избранное - [79]

— Крепким хозяином Ондрей будет. Дом-то какой, и земли столько… В деревне никто и не узнает, коль перепишет на себя и Янкову долю! Выкупит ее у Янко… Братья все же.

После смерти отца его место занял Ондрей не только в доме, но и в общине, и в церкви. Отец был уважаемым человеком, и не было причин, чтобы почести и должность не перешли к сыну. Молод он, правда, и сорока нет, так что, разумеется, сразу не может везде заменить отца.

Впрочем, Ондрей и прежде держал себя разумно; по этой причине священник рекомендовал выбрать его в школьный совет, и Ондрей показал себя, высказал недовольство, что дети ходят в школу, «как стадо свиней с поля», а вот в его время ходили чинно, парами…

Ондрей Мигак мог подать голос, ему нечего стесняться, он-то всегда ходил степенно, пьяным его не видели, — ну, там на свадьбе или крестинах, это не в счет. Да и вообще его считали толковым мужиком, крепким хозяином. Так что его, не мешкая, избрали и в общинный совет. Впрочем, немалую роль тут сыграл и нотар, который не возражал…

II

В словацких селах нотар всюду важная персона, и Горки — не исключение, — ведь здешний нотар построил большой дом, да это не просто дом, а почти помещичья усадьба, с садом и четырьмя моргами пахотной земли. Во время комасации он уже жил в Горках… И вдруг разбогател — откуда что взялось… Дом разделен на две половины, в одной — канцелярия и почта, потому что и этим ведает нотар (хотя на бумаге считается — что его жена); тут же кухня, людская, две кладовые; на другой половине — четыре комнаты; вдоль всего дома тянется застекленная веранда. Комнаты обставлены по-городскому, мебели там — уйма; и что сразу бросается в глаза — вдоль стен сплошь чучела зверей и птиц; всюду развешаны рога оленей и серн. А на полу шкуры: медвежьи, диких кабанов, диких кошек. Не дай бог они оживут… И так уж не раз господа посмеялись, когда, случалось, из дальней деревни придет какая молодуха и, увидя медведя или кабана с разинутой пастью, со страху бросится вон из дома. А когда ее успокоят, вернут, то смеху и шуток еще больше — не беременна ль она, а то не дай бог что случится…

Ружья, пистолеты, сабли, пики, валашки — по всем комнатам, на веранде, в сенях; два револьвера лежат на столике в конторе нотара. А собак — как у живодера. Словом, нотар — охотник, каких поискать, зимой и летом ходит в охотничьем костюме, редко его застанешь дома, а потому и с работой ему одному не управиться, вот он и держит писаря, а общины на него приплачивают.

Из города частенько наезжают господа — два-три экипажа, все с ружьями, с собаками, и потом у нотара такой пир закатывается, что служанки втроем еле управляются с мытьем посуды.

Нотар держит две коровы редкой породы, не коровы — буйволы, пару лошадей, говорят, цена им тысяча золотом, ну а свиней, птицы полон двор. У него жалованье, у нее жалованье почтальонское; ну и никто из селян не осмелится составлять контракт, завещание, дарственную где в другом месте, все к нему; вот селяне и говорят, что доходы у него побольше, чем в городе у трех адвокатов зараз. Говорят без зависти, но боятся его, ведь он устанавливает налог, кому сколько, держит в кулаке весь округ, играючи командует всеми старостами и членами правления общинного совета и на выборах диктует свою волю. Не пожелает он — человека и ночным сторожем не назначат, не то что членом правления. Ростом под потолок, всегда в зеленом охотничьем костюме, лицо худое, смуглое, глубоко посаженные, пронзительно глядящие из-под черных бровей глаза — поневоле испугаешься и даже громко вздохнуть не посмеешь, сразу поймешь: захоти он, сотрет тебя в порошок, раздавит подошвой, подбитой гвоздями…

— Староста, дайте мне три сотни на три дня…

— Как не дать, да хоть четыре! — И старосты всех пяти деревень за честь почитают дать нотару — хоть бы из общинных денег.

Он вернет в срок или, по крайней мере, оговорит задержку, и ты охотно подождешь. Если тебе это не по нраву, нотар поймет это по твоему лицу и тотчас швырнет тебе деньги, едва откроет железную кассу. А там у него целые пачки бумажек… Поневоле задумаешься, для чего же он берет в долг, коли у самого вон сколько деньжищ, да и подосадуешь — зачем осторожничал… А потом уж как ни извиняйся, что ты и не думал ничего, мол, такого, охотно дашь и впредь, пусть, мол, благородный пан нотар задержат деньги, коли они им еще нужны, — все тщетно.

— Не нужны мне ваши одолжения, — отрубит он и швырнет тысячную бумажку, чтоб ты дал сдачу, а ты, конечно, не скажешь, что тебе сдать нечем, и намучаешься, бегая по родным и по всей деревне, пока разменяешь, а потом дрожишь, когда он тебе отомстит. Известно ведь, до чего он «благородный человек», когда тихо да ладно, но зол как черт, когда привяжется к кому: не оставит в покое, хоть за версту его обходи. И попробуй обойди, коли он тут нотар…

Иногда он только проверяет, особенно новичков — вновь избранных членов правления, старост, казначеев: не побоятся ли они дать ему в случае надобности, ну а когда уж деньги в руке держит, тотчас со смехом вернет — дескать, благодарствует за доброе отношение и доверие. И угостит сигарой или душистым трубочным табаком.