Избранное - [69]

Боже мой, вот бы всех их на благородное дело, для пользы народа пробудить! Лет через двадцать — тридцать их там будет на целую деревню! Да они весь город завоюют! У них уже сейчас, как сами говорят, на все семейство около семидесяти шести моргов земли неподалеку от города, вдоль улицы — одиннадцать земельных участков, из года в год они скупают остатки господских усадеб, дома, сады. Недавно вот купили по соседству старый домишко и переделали под хлев.

— Нам от этого прямая выгода. Коровки-то наши — по две-три сотни… а молоко по четырнадцати крейцеров.

У Корки в голове шумит от восторга; не мешкая, он приступит к делу: нужно помочь им осознать себя словаками, крестьянами, объяснить, что они, раз уж владеют землей, свободны и призваны быть бастионом словацкого духа и национальной гордости.

У них все, кому больше шести лет, умеют читать и писать, все ходили в школу, а маленьких даже в «детский сад» водят. Старшие были в деревнях и в управе и старостами.

Корка оглядывает у них шкафы, чуланы, полки, но книжек не видит. Одни только молитвенники да псалтыри — и в слоновой кости, и в шагрени, с золочеными застежками. «И больше ничего?» — спрашивает он самого себя. «Ничего», — говорят ему со всех сторон пустые углы.

Не бойся, через полгода-год тут полки будут ломиться от книжек и газет. И ты, и жена твоя — вы умеете книжки продавать, на газеты подписывать. Нужно только их убедить! Деньги у них есть. Уже спрашивали, сколько процентов платит наш банк с сотни. Как не быть деньгам! Две-три пары лошадей каждый день возят песок, кирпичи — на паре зарабатывают в день по двенадцать — тринадцать золотых. Молоко продают от восьми — десяти коров по двенадцать — четырнадцать крейцеров за литр. Да еще овощи с огорода, картошку, зерно с поля, свиней, гусей, яйца… Всего и не перечтешь — деньги так и текут в сундуки!

— Жена! Ты бы к соседкам почаще захаживала. А то сидишь все дома над книжкой. Иди и читай им, учи, просвещай.

— Тебе бы тоже… Как-то долго ты раздумываешь, а за дело все не берешься.

— Все это хорошенько продумать нужно, чтоб не сказали, будто это маневр, ловушка для их денег, чтоб поняли: все, что мы делаем, — для их же пользы. Ну да в воскресенье уж пойду, — решился Корка.

На воскресенье как раз был первый день пасхи. Утром Корка видел, как соседи все вместе, человек девять, пошли в костел; когда они возвращались, был уже час пополудни.

— Вот отобедают, тогда и пойду.

Целая кипа газет, книжек — сплошь пасхальные рассказы — была уже приготовлена. Корка знает, как завоевать внимание людей.

После обеда вдвоем с женой они пошли к соседям. Соседки, старые и молодые, хотя начинают уже понемногу отказываться от крестьянского наряда, все же носят еще расшитую, домотканую одежку, а уж в деревню, в гости к родным, идут в полном крестьянском костюме. Там им стыдно показаться «по-господски».

— Какова сила векового обычая! — назидательно говорит жене Корка.

Невестки еще доили коров, молодые мужики поили ржущих лошадей, потом подошла очередь коровам — те уже поворачивали к ним головы, выгибая широкие шеи. Во дворе пищало штук триста цыплят с наседками, дравшимися между собой и с поросятами. В хлевах хрюкали свиньи, на навозной куче, хлопая крыльями, закукарекал петух, его то и дело шпыняли наседки.

Навстречу Корковым выбежали старшие дети; Коркова заговорила с ними, называя по именам, но всех перепутала, кроме двенадцатилетней девочки.

Подошла Коркова и к невесткам — сколько, дескать, они за день надаивают, и удивленно воскликнула, подсчитав, сколько выручают за молоко денег; невестки бросились прикрывать молоко передниками, чтобы Коркова его «глазами не съела», не сглазила. «Как же это я щепотку соли не взяла, — сокрушалась в душе старшая. — Не дай бог мать узнают… Да чего там, может, обойдется…» — думала она.

Корка вошел в горницу. Дочь мыла посуду, старуха вытирала. Детей было трое: один сидел в люльке и мусолил кость, другой, пухлый как булка, лежал во второй колыбели и, сердито сопя, засовывал в ротик подол рубашонки, третий ползал по кухне на четвереньках, — заботливая бабушка завязала ему рубашонку узлом на спине — чтобы не запачкал. Трое или четверо мальчиков постарше — одному было уже лет девять-десять, вошли вслед за Коркой — поглазеть…

Корку встретили радушно, и старая хозяйка, подав ему утертую, но еще теплую и жирную руку, провела его в комнату к хозяину. Тот еще сидел за столом за стаканом вина и курил.

— Пан сосед!

— Пан сосед!.. Жена, ну подай же стаканчик, — и соседи сердечно поздоровались.

Хозяйке не надо было и напоминать — она уже несла из буфета чистый стаканчик. Хозяин налил, нарочно перелив через край, и принялся угощать гостя. Корка, правда, не пьет, но отказываться было неловко.

— А что это у вас такое? — спросил хозяин, увидев зажатые у Корки под мышкой газеты и книжечки.

— Пасхальные рассказы, пан сосед. Если вы не торопитесь, можем почитать, — он достал рассказы Григоровича и Короленко и начал чтение.

Читать и пояснять он умел хорошо, и старый сосед слушал, слушал, кивая головой, пока глаза у него не закрылись, он задремал. Корка поглядел на него с недоумением, не зная, что делать — читать дальше или нет. В растерянности он понизил голос и осторожно, постепенно, чувствуя какую-то неловкость, затих и стал читать про себя, почти не шевелясь и думая про соседа: это наверняка от вина… Праздник ведь… Тут сосед пробудился, медленно поднял голову и, как ни в чем не бывало, стал угощать Корку — дескать, горло нужно промочить, добавив: