Избранное - [37]

— А вы прочитайте, — отвечал он. Иным, кто брошюру уже прочитал и успел воодушевиться, он поддакивал, сообщал, что, мол, пора бы словакам шевелиться. Ничего более примечательного из его речи я отметить не могу. Если он еще что и говорил, так то выборов не касалось.

Это было очевидно и заранее, а к вечеру совсем стало ясно, кто в деревне за какую партию пойдет голосовать — за словаков или за мадьяров. Мадьяроны уже пили в корчмах, а словаки сошлись у надежного человека из мужиков и в доказательство того, что все они как один пойдут, сложились на вино. Вино от корчмаря-еврея оказалось никудышное, а тонкие, самые что ни на есть дешевые сигары — отсыревшими… Изнеженный желудок Тонко этих яств не одобрил, и он, хоть и стесняясь перед избирателями, попросил, однако, громким шепотом по-венгерски своих коллег, не найдется ли у них получше выпивки или поприличней сигары. Избиратели, услышав его вопрос по-венгерски, насторожились, да, слава богу, нашелся среди выборщиков разумный человек, который, по-словацки пристыдив Тонко, велел принести пива и раздобыл сигару… Только и это Тонко не урезонило, потому привык он вечерами пить винцо. Домой он добрался несмотря ни на что благополучно, даже типун ему на язык не сел, хоть ругал на чем свет стоит деревенское застолье, еврейское вино, пиво и сигары. Жена вздыхала, думая, — господи, когда же все перемелется и вернется в привычное тихое русло сладостных дней той жизни, что похожа скорее на сахарный сироп (не думая о том, что жить так пристало скорее детям неразумным, чем словакам в наши дни)! О выборах он, повторяю, опять ни с кем ни полслова не проронил. Все слушал, слушал. По деревне пройти не решился, чтобы не нарваться на скандалы, которых всегда избегал, — не любил вмешиваться. Никого он не агитировал, поговорил, правда, с одним избирателем, да и того убеждал агитационной работой не заниматься. Он знал свое вексельное право, и об этом он говорил с удовольствием, особенно когда укорил его кто-то, что вот-де сам позабыл, а они опротестовали вексель.

— Так положено, — туманно объяснил он хозяину, а потом начал убеждать, что крестьянину лучше бы занять под расписку, чем на вексель, и так всем надоел, пока сосед его не перебил и остроумно заметил, что лучше откладывать на книжку, чем брать в долг в ссудной или еще какой кассе…

IV

Близился день выборов, назначенных на понедельник. В воскресенье выборщики разъехались все по своим деревням, кто преисполненный надежды, а кто — сомнений в завтрашней победе. Усердные молились — коли словаки захотят, а господь сподобит…

Тонко с женой, поглощенным заботами о самих себе, молиться недосуг было.

Разве что крестины доставили бы им столько хлопот, сколько хлопотали они, снаряжая Тонко, чтобы провел он ночь до утра в деревне. Молодая жена его три дня места себе не находила, загадывая, как там оно будет. Не случится ли чего в последний момент, и как она у матери переночует. Наперед знает — не сомкнуть ей глаз всю ночь.

Когда коллеги второй раз прислали за Тонко, чтобы поторапливался, посыльный мог и не беспокоиться, потому что Тонко уже стоял посреди двора, целуя свою любимую заплаканную жену, печальную, будто она его, по крайней мере, в Боснию провожала. Он был в зимнем пальто, в руках полушубок, на шее шарф, так что вспотел весь. Служанка несла за ним корзинку и большой узел чего-то мягкого.

Люди стояли на улицах и улыбками, горячими напутствиями, восхищенными взглядами провожали выборщиков, помогали усаживаться в повозки и наказывали, чтоб словаки победили!

— Дай бог, — вздыхали многие, один Тонко, снедаемый тревогами, сам собой занят был. Жена его, теми же мыслями опечаленная, мечтала живым увидеть своего разлюбезного. Прощанье было долгим: поцелуи, объятья, так что даже служанка их, уж на что привычная к этим нежностям, и та ни глядеть, ни отойти не могла. Наконец высвободился Тонко из жениных объятий и, трижды оглянувшись на прощанье, спросил у служанки, все ли они взяли.

— Все, — заверила та, поглядывая на корзинку, на тюк и прикидывая, все ли на месте: печеная утка — в корзинке, хлеб там же; ветчина, пирожки, сладкое — во втором ящике; чай — в коробочке, коньяк — в кармане, бутылка с вином — вон она, горлышко выглядывает; полотенце, мыло, зубную щетку, щеточку для усов — вроде все госпожа положила… В тюке подушка, пухлая, как перина, шерстяной платок… Кажется, все. Коллеги-выборщики встретили пана бухгалтера насмешками, уж не в Сибирь ли он собрался. Но тот насупился и холодно ответил, что кто же о тебе позаботится, как не сам?

По дороге пускались они наперегонки то с нашими, то с мадьярскими выборщиками. Тонко же, когда другие покрикивали, шумели, все думал, достаточно ли у него сигар, сигарет, где будет ужинать, а главное, где придется спать. «Хоть бы только постель чистая была», — беспокоило его.

Как приехали в Моцнины, разошлись три других выборщика по избирателям. Из-за Тонко остановилась повозка у двора знакомого мужика. Он собирался было в школе переночевать, да учитель был за мадьяров, а священника в деревне не было, и у еврея нельзя — там корчма, шум, гам, там не выспишься. Остальным выборщикам не до него было, о себе и то никто не беспокоился. Ведь того словака, что заснет в ночь перед выборами в депутаты, не поднимет и труба архангела, спать ему во веки веков… Наши-то выборщики, как разошлись избиратели с собрания, каждую минуту ходили на окна смотреть, не светится ли в каком, не переманивают ли соперники, так всю ночь и стерегли.