Избранное - [6]
А если писатель говорит о том, что важно для всех, то книги его — хорошие книги. И мысли, заключенные в них, проходят уже не через одну душу — они обращены ко всем людям.
С. Неделяева-Степонавичене
Игра красок земли
(Повесть)
Даже через несколько часов после того, как произошло это чудо, он не мог взять в толк, почему вдруг заставил свою старую серую лошаденку сойти с дороги, проложенной через вересковую пустошь, и свернул на едва заметную неровную тропинку, петлявшую берегом реки, вместо того чтобы ехать домой кратчайшим путем. То ли ему захотелось взглянуть на овец, то ли послушать подольше журчание реки, а может быть, в голове у него родилась какая-то не совсем обычная мысль, и он решил обдумать ее в одиночестве. Во всяком случае, он так быстро и решительно направил лошадь к прибрежной тропинке, словно от этого зависела его участь. Ослабив поводья, он принялся насвистывать разные мелодии, которые сочинял тут же, на ходу, — если только их можно было назвать мелодиями, — совершенно позабыв о том, что надо еще помочь отцу перевезти торф с болота в старые овчарни на краю выгона.
И хотя трудно требовать от шестнадцатилетнего парня, чтобы в такой мягкий, тихий день — первый день осени — его безраздельно занимали торф и хозяйственные обязанности, у него даже в мыслях не было оттягивать возвращение домой и болтаться в хорошую погоду без дела. Где-то высоко над головой с криком летели на юг белощекие казарки, от каждого листка струился прощальный летний аромат, нежный и пьянящий. Такие дни таят в себе неизъяснимое очарование, заставляют нас забыть все заботы и невзгоды, рождая в сознании тысячи трепетных воздушных грез, которые то кружатся над сердцем, словно золотистые бабочки, то уносятся высоко-высоко, вслед за казарками, то обращают наши взоры и мысли к земному, и душа переполняется глубокой благодарностью и восторгом.
Никогда еще ему не доводилось видеть землю такой живописной и красочной: она была одновременно коричневой и зеленой, бледно-желтой и ярко-алой, кое-где ее коснулось увядание, а кое-где она сохранила чудесный пышный наряд, будто и не было холодного северного ветра прошлых ночей. Он перестал свистеть и позволил старой лошадке идти как вздумается, а сам глядел и не мог наглядеться на разноцветье земли, на неподвижные серебристо-голубые облака, на поросшие вереском холмы, горы и пустоши, на заросли ивняка за рекой, слушал плеск реки и вдыхал по-осеннему прохладный запах листьев и трав.
Так он ехал довольно долго, страшась даже моргнуть, завороженный переливами дивных красок. И не заметил, как тропинка неожиданно вильнула в сторону и круто поползла вверх по серебряному от мха холму. Лошадь теперь сильнее ударяла копытами о землю и навострила уши. Шум реки стал тяжелее и резче, напоминая гудение басовых струн под смычком. Вода вихрилась белыми барашками. Через минуту из-за холма показалась ослепительно белая пенистая струя небольшого водопада. Но вскоре водопад опять скрылся из виду, и журчание реки стало заметно спокойнее и глуше, тропинка свернула вниз, на равнину. Перед глазами раскинулся совсем новый ландшафт. Впереди лежали поросшие вереском торфяные поля, мягкие, словно пушистая скатерть, расшитая искусными пальцами расцвета и увядания. Неприметная ухабистая дорожка убегала вдаль. Вот и брод через реку.
Очнувшись, парень выпрямился, натянул поводья и пришпорил лошадь. Краски, которые он минутой раньше ощущал всем своим существом, вдруг куда-то отступили. Прямо перед ним, на линялой вересковой кочке недалеко от брода, сидела молодая девушка. Он сразу узнал ее. Это была Сигрун Мария Эйнарсдоухтир — единственная дочь хозяина соседней фермы, невысокая, крепкая семнадцатилетняя девушка. Ее называли по-разному — то Сиггой, то Руной, а иногда Руной Марией. Она сидела, согнувшись, на покрытой вереском кочке, один чулок лежал рядом, а другой она только начала снимать, наполовину обнажив стройную ногу.
— Добрый день, — поздоровался он, соскочив с лошади.
Девушка быстро подняла голову и слегка удивилась, увидев рядом лошадь и парня.
— Здравствуй, — весело ответила она, оставила в покое чулок, уселась повыше на кочке, одернула юбку, которая задралась выше колен, и, улыбаясь, протянула ему руку. — Ты застал меня, что называется, врасплох. Никогда бы не подумала, что встречу тебя здесь! Мы ведь не виделись с прошлой зимы.
— Как ты сюда попала? — спросил он.
— Домой возвращаюсь из Ущельного. Там живет моя двоюродная сестра, я у нее гостила с субботы.
Она снова одернула юбку, сняла цветастую косынку, провела ладонью по своим черным волосам, тронула туго уложенную на затылке косу, проверяя, крепко ли держатся шпильки. Затем аккуратно расправила косынку, сложила ее пополам и снова повязала голову. Движения у нее были мягкие, почти невесомые, будто она оправляла тончайшие розовые лепестки.
— Этим летом тебя не было на лотерее Союза молодежи, — сказала она, кокетливо растягивая слова. В зеленоватых глазах сверкнули искорки. — Почему?
— Мы убирали сено. — Он нагнулся и сорвал полузасохшую травинку полевицы; взгляд его невольно задержался на ее ногах, на голубых жилках, проступавших под кожей. — Потому я и не смог прийти.
