Избранное - [73]

— Ладно, помиритесь. Помирю, помирю! Раз-два, и помирю.

5

Мастер Безбородько, тощий, долговязый, с хищно ссутуленной спиной мужчина, уже ждал его возле металлического стола, обнесенного металлической же оградой, и, как всегда, мрачновато пошутил:

— Не проходи, не проходи. Загляни на могилку.

— Здорово, Касьяныч. Давай отпевай, только быстро. Сменщик сбежит.

— Других, Ермолин, торопи. Меня не надо. У меня вещи в проходной. — Безбородько нехотя шевельнул губами, сизыми от недавнего бритья, улыбнулся. — Теперь тебе, Ермолин, крутиться-вертеться. Держи: вот наряды, вот сменный журнал, остальное перед глазами. Крутись, Ермолин. — Он распрямил жгуты бровей, вроде бы отправлял в отпуск и обычную свою нахмуренность.

— Далеко собрался, Касьяныч?

— Рыбачить, — опять нехотя шевельнулись сизые губы.

— Ну, счастливо. Может, как в прошлом, пораньше выйдешь?

— Пока не надоело.

— На уху-то пригласишь?

— Давай-давай, крутись. Заработай сначала.

Василий засмеялся и через огромный туманный пролет устремился к темной, влажно блестевшей глыбе станка. Переодевался, согнувшись, за низенькой дверкой железного шкафчика, а разогнувшись, увидел подручных — Федора и Юрика.

— Явились, значит… не запылились. Привет, привет!

— Здорово, — мрачно, простуженно прогудел Федор, детина гвардейского роста, с мрачным, темным лицом, с каким-то плоско-объемистым носом, под которым на толстой губе торчала узенькая, нелепая полоска усов. Но были ясны глаза, высок лоб, красивы густо-шелковистые брови — черты эти и смягчали топорную выделку нижней части лица. «Видно, Ритка дождалась его в табельной. Напричиталась, наревелась, вот жених волком и смотрит».

— Привет, шеф, — бодро, с улыбочкой откликнулся Юрик и протянул руку. Василий нехотя, вяло сунул свою: не любил он Юрика, его прилизанную, с пробором голову не любил, застывшую улыбочку в сине-молочных глазах Юрика этого: все как в детсаду знакомится — обязательно назовется Юриком. Опять он «шефа» вворачивает. На такси, понимаешь, поехал…

— Какой я тебе шеф!

— Старшой то есть. Уважаемый, — заулыбался, заулыбался Юрик и хотел по плечу похлопать, этак по-дружески привлечь Василия, но тот не дался. — А теперь совсем начальник, мастерило, босс, командир, — Юрик все-таки сумел, дотянулся и поощрительно похлопал Василия сбоку, по предплечью.

— Ладно. Кончай хихикать. Федька, масленку в зубы, смажь направляющие. А ты дуй за стропалем. Вон ту хреновину, у сборочного, забросите, — Василий махнул на огромную черную тушу — кожух волочильного стана. — Потихоньку настраивайтесь, а я побегу, посмотрю, где что творится.

Василий вернулся, запрыгнул на мостик, свесился влево — на глаз прикинул, где же не «ловится» вертикаль. Вершина детали заметно клонилась к станку — основание все было в литейных кочках.

— Не ловится! Два клина снизу — и вся вертикаль.

— Не лезут, Вася! Уж как бил. — Федор покачивал в ладони пудовую кувалду — белые щепки торчали вместо рукояти.

— Молодец, Федя! Хорошо бил. Думал плохо. — Василий включил верхний ход, расставил покрепче ноги — поплыл на мостике, наводя жерло главного вала на верхушку кожуха. Нацелившись, вручную упер вал в деталь, еще чуть поджал — кожух слегка приподнялся.

— Давай клинья! — Федор и Юрик быстро втолкнули их в щель. Василий укрепил на спине вала проволоку, заточенную на манер карандаша, острие совместил с линией разметки и поехал вниз. Только покрикивал:

— Подбей малость! Еще! Еще! Все! Закрепляй!

— Теперь болты крутите, а я в инструменталку загляну.

6

С какою-то тяжелой яркостью освещали инструменталку желто-белые груши «пятисоток». Казенный холод этого света был бы непереносим, если бы ему не сопротивлялись серебристо-масленые бока и спины инструментов, дробя его, превращая в россыпи веселых, прямо-таки елочных бликов.

Василий зажмурился, головой потряс от их затейливо-переливчатой игры, со всегдашним удивлением замечая, что эти радужно искрившиеся, прыгавшие вокруг зайцы быстро вытесняют из него сумрачный, сизый простор цеха. «Как сорока перед медной пуговицей. Шалею от блеска. Недаром Фаечку ни хмурь, ни дурь не берет».

— Эй! Кто парад принимает? — Василий сунулся за один стеллаж, за другой — Фаечку не увидел. — Фая! Ты куда потерялась? Фаечка! — Он звал повеселевшим, враз очистившимся от заботной хрипотцы голосом. — Солнышко! — еще добавил дурашливо-игривого звона.

Фаечка, оказывается, вздремнула за открытой дверкой шкафа, спрятав лицо в изгиб локтя. Василий подул на белую, нежно обнажившуюся шею — Фаечка вздрогнула и резко, торопливо выпрямилась на стуле. Невидяще, пристально уставилась на Василия снизу вверх — через силу очнулась и медленно, сквозь сдерживаемый зевок улыбнулась.

— Ой, Вася. Сморило — не заметила. — Она поднялась, мгновенно замерзла, отпустив дремное тело, и дрожа, цепенея щеками, пошутила: — И во сне тебя видела. Не успела насмотреться, а ты тут как тут. Как током ударило.

— Не к добру, Фаечка, мужчину во сне видеть. Либо деньги потеряешь, либо замуж не выйдешь.

— Не боюсь! Ни капли! Денег нет, замуж не хочу, пусть снятся. Такие вы все добрые, симпатичные во сне-то — хоть не просыпайся! — Она поправляла волосы, мимолетно оглаживала щеки и лоб, словно пыталась погасить темно-золотистый пыл веснушек, и вот в черно-медных пламенеющих ресницах засветились привычною, обволакивающей преданностью сизо-карие, как переспевшая жимолость, глаза. — Хочу, Вася, чтоб ты снился. Разрешаешь?