Избранное - [75]
«Ну где она? Лучше бы уж вовсе не приходила!» Но Фаечка пришла, робко выдвинулась из сверкающей веселой толпы. Беззащитно белая, высокая шея, тонкие, белые руки в мелких веснушках, слабо зардевшихся под солнцем, на узкопокатых плечах легкие крылышки бело-красного сарафана. Медно чернеющие волосы, длинные завитки пущены вдоль щек, глаза прикрыты тенью от соломенного козырька — некая печальная прелесть была в Фаечке, но Василий ее не заметил, а заметил лишь робкое, медленное приближение Фаечки и подумал, что она смущена ненатуральной белизной кожи, своей как бы нездоровой приметностью. Спеша сократить это принародное свидание, он с притворною веселостью возмутился:
— Мы с тобой как белые вороны! Прямо хоть грязью мажься. Давай махнем во-он на тот конец острова! Слегка поджаримся, а там и на люди не стыдно показаться.
— Хорошо, Вася, — тихо и покорно сказала Фаечка, но глаза вроде бы насмешливо дрогнули. — В тот так в тот.
И они пошли, торопливо, молча, отстраненно, точно недавно повздорили, точно ссора гнала их, слепила, не позволяя в то же время разлучаться. Через мостик, через ленту сыпуче-вязкого песка, через пыльные, вытоптанные поляны — почти бежали, все чаще и запаленней дыша, багровея потными лицами, спотыкаясь, — казалось, они опаздывают куда-то и очень боятся опоздать.
Кое-где на острове пробивался таволожник, низкий, коряжистый боярышник, шиповник, а на северном, самом дальнем от города мысу устоял черемуховый колок. Возле него, в пустующей ложбине, Василий остановился и пересохшим, воспаленным горлом не сказал, а тонко просипел:
— Все. Таборимся.
Фаечка не ответила, только кивнула, с деловитой торопливостью огляделась, бросила сумку под куст шиповника. Удерживая нервное, усталое дыхание, спросила:
— Окунемся, да?
Теперь Василий только кивнул. Они опять торопливо, все еще куда-то опаздывая, разделись, не глядя друг на друга, побежали к воде. Василий задохнулся от ледяного прозрачного ожога, но вытерпел, не заорал. Зато Фаечка, не успев ноги замочить, пронзительно, весело завизжала:
— У-ю-юй! Чур не я, чур не я! Вася, спасай! — Хотела выскочить на берег, мгновенно передумала, вбежала поглубже, упала, испуганно, беспамятно замолотила руками и ногами. Пенные, яростно-белые всплески вздымались вроде бы не от этой молотьбы, а от высокого, свистящего визга.
На этом же визге она быстрехонько перелетела на берег — бликом, синим облачком пронеслась по воде тишина. А Фаечка говорила ясным, промытым голосом:
— Интересно, куда это мы мчались? Как заведенные. Будто гнал нас кто. Вася, кто нас гнал?
— Да кто… Дурная голова…
Наконец-то он мог внимательно и успокоенно посмотреть на Фаечку. Ее незагорелое, излишне полноватое тело, еще недавно подернутое огорчительным налетом комнатной бледности, теперь порозовело и непостижимо переменилось: вытянулось, построжело, приобрело упругую, гибкую силу, волнующе усмиряемую черно-белым купальником. Его шелковисто-мягкий, влажный блеск, казалось, не мог возникнуть сам по себе, от того только, что вода пропитала материал, — нет, он перенял эту шелковистость от кожи, нежно, зрело округлившегося живота, сильных, тяжелых грудей, округло-крепких широких бедер.
— Вот я тебя счас снова окуну как следует! — Василий шагнул из воды, потянулся к Фаечке.
Она увернулась, отбежала, сморщив нос, подразнила языком.
— Обрадовался! Никак не остынешь, да?
Растопырив руки, он обежал ее, пригнулся, готовый метнуться и не упустить, медленно, на цыпочках подступал, собравшись загнать ее в воду. Ближе, ближе — Василий прыгнул, Фаечка не шелохнулась, и он больно ткнулся носом в ее плечо. Тут же выпрямился, обнял — чужое, равнодушное тело, холодно подавшаяся грудь. «Чего-то уж я больно разлетелся», — поморщился Василий.
— Ну, что? Ну, что? А дальше что?
— Перекур. Загорать пора, отдыхать, а не обниматься.
— То-то же.
Они вернулись в ложбину, вспорхнул в Фаечкиных руках белый прозрачный платок, нехотя, едва касаясь, прилег на траву — выгнув легкую, прозрачную спину, попробовал взлететь — Фаечка удержала его пучком красно-фиолетовой редиски, орехово-глянцевой горбушкой, золотисто-сиреневой луковицей.
— Значит, освежимся? — Василий достал бутылку вина. — Освежимся, споем: «На зеленой траве мы сидели. Целовала Фаина меня…»
— Да уж, целовала…
— Не будешь? Наотрез?
— Посмотрим…
— Не будешь вина пить?!
— Ой, да ну тебя!
Выпили, весело захрустели редиской, сочно, благоухающе вскипела под зубами зеленоватая пена на розоватых пластах лука — молодой, здоровый голод расшевелило простое темно-вишневое вино. Из куста шиповника вдруг вырвался сухой, жаркий сквознячок, тотчас осушил сверкающие капли на плечах, и сразу припекло их, позолотило.
— Ох, господи! Жить неохота — так хорошо! — Фаечка отодвинулась в тень шиповника, зажмурилась, устроила голову в закинутые руки, покачала ее, побаюкала, чтобы не очень-то кружилась от блаженных минут. Покачиваясь, не открывая глаз, спросила:
— Васенька, хочешь, настроение испорчу?
— Не хочу. Совсем не хочу.
— Ну пожалуйста, Васенька, разреши. — Она открыла глаза, округлила обиженно. — Я тебе еще ни разу не портила! Стерпи уж.
Герои этой книги часто уезжают из дома; одни недалеко, как в повести «Мальчики из Майска», другие за тридевять земель (повесть «Странники у костра»), чтобы оглянуться на свои дни — так ли живут? — чтобы убедиться, что и в дальних краях русские люди деятельны, трудятся азартно, живут с верой в завтрашний день. А Иван Митюшкин из киноповести «Дмитровская суббота» вообще исколесил всю страну, прежде чем нашел свою судьбу, свою горькую и прекрасную любовь. И сам автор отправляется в поля своего детства и отрочества (рассказ «Очертания родных холмов»), стремясь понять ностальгическую горечь и неизбежность перемен на его родине, ощутить связь времен, связь сердец на родной земле и горячую надежду, что дети наши тоже вырастут тружениками и патриотами.
Рассказы, созданные писателем в разные годы и составившие настоящий сборник, — о женщинах. Эта книга — о воспитании чувств, о добром, мужественном, любящем сердце женщины-подруги, женщины-матери, о взаимоотношении русского человека с родной землей, с соотечественниками, о многозначных и трудных годах, переживаемых в конце XX века.
Дед Пыхто — сказка не только для маленьких, но и для взрослых. История первого в мире добровольного зоопарка, козни коварного деда Пыхто, наказывающего ребят щекоткой, взаимоотношения маленьких и больших, мам, пап и их детей — вот о чем эта первая детская книжка Вячеслава Шугаева.
Эта книга о Японии, о жизни Анны Варги в этой удивительной стране, о таком непохожем ни на что другое мире. «Очень хотелось передать все оттенки многогранного мира, который открылся мне с приездом в Японию, – делится с читателями автор. – Средневековая японская литература была знаменита так называемым жанром дзуйхицу (по-японски, «вслед за кистью»). Он особенно полюбился мне в годы студенчества, так что книга о Японии будет чем-то похожим. Это книга мира, моего маленького мира, который начинается в Японии.
Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.
Валентин Михайлович Фалин не просто высокопоставленный функционер, он символ того самого ценного, что было у нас в советскую эпоху. Великий политик и дипломат, профессиональный аналитик, историк, знаток искусства, он излагал свою позицию одинаково прямо в любой аудитории – и в СМИ, и начальству, и в научном сообществе. Не юлил, не прятался за чужие спины, не менял своей позиции подобно флюгеру. Про таких как он говорят: «ушла эпоха». Но это не совсем так. Он был и остается в памяти людей той самой эпохой!
В книгу вошли воспоминания и исторические сочинения, составленные писателем, драматургом, очеркистом, поэтом и переводчиком Иваном Николаевичем Захарьиным, основанные на архивных данных и личных воспоминаниях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит жизнеописание одного из величайших святых Русской православной церкви — преподобного Серафима Саровского. Его народное почитание еще при жизни достигло неимоверных высот, почитание подвижника в современном мире поразительно — иконы старца не редкость в католических и протестантских храмах по всему миру. Об авторе книги можно по праву сказать: «Он продлил земную жизнь святого Серафима». Именно его исследования поставили точку в давнем споре историков — в каком году родился Прохор Мошнин, в монашестве Серафим.